А Красильников, пристально глядя на Юру, сожалеюще подумал: «Запугали, запутали парнишку».
– За какие такие провинности тебя в каталажку упрятали? – сморщив нос, чтобы хоть как-то развеселить мальчишку, спросил чекист. – Нашалил чего-нибудь?
– Да нет… так… ничего, – равнодушно отозвался Юра, даже не подняв головы.
– Из ничего – ничего не бывает, – обронил Семен Алексеевич. – Помнится, ты говорил тогда, что едешь к родственникам. Это, что ли, твои родственники?
Юра отметил нотки неподдельного презрения в голосе Красильникова, но ничего не ответил.
– Понятно…
«Ничего ему не понятно», – с внезапной горечью подумал Юра, и такое отчаяние вошло в его сердце, что он готов был заплакать. Не расскажешь ведь, что и он, Юра, со вчерашнего вечера многое понял о своих родственниках, особенно о Викентий Павловиче, что и он презирает дядю за то, что тот связан с бандитами…
– Так все-таки за что тебя сюда? Не на тот курс лег? – посочувствовал мальчику Семен Алексеевич.
Юра даже вздрогнул: к его удивлению, Красильников почти угадал.
В чулан заглянул один из чекистов, доложил:
– Понятые уже здесь.
– Начинайте, – распорядился Красильников. – По порядку – гостиная, кабинет, спальня. Я подойду…
И снова они остались вдвоем. Молчали. Юра внимательно исподлобья рассматривал Красильникова. Ему нравилось его простое, несколько утомленное лицо – он еще тогда, в артдивизионе, отметил про себя, как хорошо и озаренно улыбался Семен Алексеевич. Но Юру отпугивал его матросский бушлат, лихо сломленная посередине фуражка и висящий на длинном ремне маузер в деревянной кобуре: явные признаки человека другого круга.
– Скажите, а вы взаправду чекист? – решился задать Юра давно интересовавший его вопрос.
Семен Алексеевич повеселел: ему нравился этот мальчишка, с которым так упорно сводила судьба.
– Что, слово страшное? Или форма тебя смущает? Был, понимаешь, моряком, а теперь вот пришлось… – Голос у него слегка построжел, и на лице еще резче выступили скулы. – Только какой я чекист. До чекиста мне еще во-она сколько плыть! Однако же кому-то и этим надо…
Красильников вытащил кисет, несколько раз встряхнул его в руке, чтобы табак сильнее перемешался, свернул цигарку и всласть затянулся горьким дымом отстоявшегося самосада. Когда он снова начал оборванный разговор, голос у него потеплел, стал свойским и обстоятельным:
– Двое детишек у меня в Евпатории остались, один – вроде тебя, четырнадцать годков ему, а второй и вовсе салажонок…
– Как это – «салажонок»? – спросил Юра.
– Ну совсем пацан еще: семь годков… Н-да! Вот видишь, какой я чекист! – досадно крякнул Красильников. – Мне бы помалкивать про Евпаторию-то. Она пока у ваших, у белых… Эх!
– А за что вы Загладина арестовали? – вспомнил Юра свое недавнее потрясение, с которого, как показалось ему, все в доме Сперанских изменилось, пошло кувырком.
– Э-э, да ты и его знал? Ну и компанию ты себе подобрал, однако! – сокрушенно покачал головой Красильников.
– Я видел, как вы его там, на базаре… возле телеги с оружием…
– На совести у твоего знакомого не только оружие, – цепко вглядываясь в мальчика, сказал чекист. – Когда пожар случился, ты уже в Киеве был?
– Это когда Ломакинские склады горели?.. Да, – ежась от воспоминаний, ответил мальчик.
– Вот он их и поджег, – жестко подытожил Красильников. – Сколько добра сгорело! Люди голодают, осьмушка на брата, а там весь хлеб в огне погиб!.. Однако заговорились мы с тобой, а дело стоит. – И его шаги торопливо простучали по лестнице, затем, то удаляясь, то приближаясь, зазвучал его распоряжающийся голос.
…Обыск в квартире Сперанского ничего не дал. Когда чекисты вошли в переднюю, уже одетый Сперанский бодрым голосом попытался пошутить:
– Я так понимаю, мне уже можно раздеться?
– Нет, почему же! Сейчас поедем! – не приняв шутки, бесстрастно ответил Красильников и отошел. Воспользовавшись этим, Викентий Павлович украдкой дотронулся до плеча Юры и попытался что-то втолковать ему взглядом. Но не успел. Красильников вернулся, приказал Сперанскому: – Проходите!
Викентий Павлович, держась одной рукой за конец шарфа, которым зачем-то укутал шею, скорбно склонился к своей жене:
– Ты не волнуйся, Ксения. Надеюсь, товарищи теперь все поняли, и меня, видимо, сразу же отпустят. Но очень тебя прошу… ты пойми… – И он снова выразительно кивнул на жену.
Красильников опять обратил внимание на эту фразу, нахмурился, обернулся к Юре и Ксении Аристарховне.
– Вы тоже поедете с нами! – отчужденно сказал он, налитый весь какой-то ледяной и властной силой.
На стареньком автомобиле, который волочил за собой пласты густого дыма, они поехали в ЧК. По дороге Викентий Павлович еще несколько раз пытался подать Юре какие-то знаки, но Юра каждый раз отворачивался, делая вид, что внимательно рассматривает случайно взятую с собой книгу «Граф Монте-Кристо».
…Фролов дружелюбно встретил мальчика, кивнул ему, даже подал большую и гостеприимную ладонь.
– Садись… Юра. Так, кажется, тебя зовут? – ласково произнес Фролов, с любопытством вглядываясь в хмурое лицо маленького гостя.
«Покупают», – растерянно подумал Юра и решительно ответил:
– Ничего я вам рассказывать не буду. Можете сразу расстрелять. – И высокомерно пожал худыми плечами.
Фролов беззвучно засмеялся, глаза у него сошлись в веселые щелки.
– С расстрелом мы малость повременим. А рассказать я тебя прошу только одно: за какие провинности тебя упрятали в чулан? А?
Юра сжался, беспомощно глядя перед собой, и невесело молчал.
– Ну что ж… не хочешь рассказывать – не настаиваю, – пристально оглядев Юру прищуренным взглядом, продолжал Фролов. – Понимаю – кодекс чести. Да мне и не нужно, чтобы ты выдавал чьи-то секреты. Мне и без тебя хорошо известно, что за птица твой дядя. И кто такие его друзья. И чего они добивались – тоже знаю… Ты, конечно, не раз слышал, как высокомерно они называли себя патриотами. Говорили высокие слова о чести, совести, любви к родине. А на самом деле они попросту отпетые бандиты. Все. В том числе и твой дядя.
Фролов задел в Юре самое больное, и тот насупился.
– Запомни, плохие люди не делают хороших дел!.. Так-то вот! – резко произнес Фролов и неторопливо размял в руках тощенькую папироску, прикурил, позвал Красильникова: – Отведи его, Семен, в дежурку, пусть там побудет. И вели, чтоб чаем напоили.
Большая комната, куда привел Юру Красильников, поражала строгой, почти стерильной аккуратностью, даже обычные дощатые нары не портили этого впечатления.
В раскрытые окна с улицы неутомимо вливалось солнце, наполняя комнату веселым светом, матово блестели в пирамиде стволы винтовок, отсвечивал золотом большой надраенный медный чайник.
