Первым делом – «генеральский заговор». В Киеве – городе множества военных училищ – проживало не менее ста бывших генералов, в основном глубоких стариков. Из ста отобрали около пятидесяти, не тронув тех, против ареста которых протестовал бы наркомвоенмор Троцкий. «Когда выучат новых красных Наполеонов и маршалов Бертье, тогда берите их с потрохами», – любил говаривать чекистам Лев Борисович.
Изрядно пощипали чекисты кадры действующих командных курсов, «открыв» и здесь опаснейшие заговоры.
Арестовали большую часть инженеров, мастеров и управленцев, даже кое-кого из «рабочей аристократии» на заводе «Арсенал»…
Всех этих предателей и заговорщиков сразу же, без суда и следствия, тоже расстреляли.
В общем, за три ночи население города Киева уменьшилось на несколько тысяч человек.
* * *
Через несколько дней, улучив свободную минуту, Красильников собрался съездить в больницу проведать Фролова и зашел в приемную, чтобы предупредить Лациса.
Дежурный, немногословный и неторопливый с виду человек, разъяснил, что Мартина Яновича нет, но он только что звонил от Косиора: будет минут через десять.
Красильников задержался, и очень скоро появился Лацис. Наметанным глазом Красильников сразу заметил, что он чем-то взволнован.
– К Фролову поедем вместе! – озабоченно сказал Лацис. – Возникли новые, важные обстоятельства – я только что узнал о них, и посоветоваться с Фроловым мне крайне необходимо.
…Госпиталь, в котором лежал Фролов, находился неподалеку от Купеческого сада. И хотя сюда долетала музыка, пение цыганского хора, смех, здесь, как нигде в городе, чувствовалось дыхание неотвратимо надвигающегося фронта. В госпитальном садике, под редкими деревьями, прямо на выжженной солнцем ущербной траве, лежали выздоравливающие красноармейцы, курили махорку и вели бесконечные, то по-крестьянски медлительные, то, как на митингах, бурные разговоры о войне, о родном доме и больше всего – о земле, о том, что за нее, кормилицу, можно и голову сложить. Одни из них откровенно наслаждались вынужденным бездельем, другие явно тяготились им.
В вестибюле и коридорах госпиталя с сосредоточенной поспешностью мелькали мимо тесно поставленных друг возле друга коек озабоченные врачи, строгие усталые сестры и по-домашнему уютные нянечки. У кроватей смиренно сидели родственники и знакомые, невесть как отыскавшие и невесть каким путем пробравшиеся к своим дорогим, любимым, близким.
Пожилая нянечка проводила Лациса и Красильникова до палаты, остановилась у двери.
– Только, пожалуйста, недолго. Крови у них вышло страсть как много, – наказывала она им, – слабые они очень.
Фролов лежал в крошечной палате один. Лицо его, и без того сухое, еще больше заострилось, щеки глубоко запали, на губах запекся жар нестерпимой боли. И только глаза, как и прежде, светились молодо и живо.
– Вот спасибо, что пришли, – приподнялся на локте Фролов, пытаясь встать, и по лицу его разбежались радостные морщинки.
– Лежи-лежи! – сердито приказал Красильников и переставил вплотную к кровати беленькие крохотные табуретки. – Мы посидим, а ты полежи, раз такая канифоль вышла.
Лацис и Красильников по очереди дотронулись руками до бледной худой руки Фролова, лежащей поверх белой простыни, – поздоровались. Фролов в знак приветствия смог только слабо, беспомощно шевельнуть рукой. Красильников неловко полез в карман своей куртки, достал газетный сверточек и тихо положил его на тумбочку:
– Сахар.
– Папирос бы. Третий день без курева, – глядя благодарными глазами на друзей, попросил Фролов.
Лацис хитровато взглянул на Фролова и извлек две пачки папирос.
– Ну, теперь живем! – медленно в улыбке разжал губы Фролов. – А то ни походить, ни покурить. Прямо хоть помирай!
– Помирать, положим, еще рано. Пускай враги наши помирают, а нам жить надо, – внимательно рассматривая Фролова, сказал Лацис.
– Принимаю как руководство к действию! – И Фролов нетерпеливо добавил: – Будем считать, что о погоде поговорили. Не томите, выкладывайте новости!
– Новости разные. Начну с хороших, для восстановления гемоглобина. С заговором, в общем-то, покончили. Напрочь. Хотя масштабы его оказались куда больше, чем мы предполагали. Пришлось расстрелять больше двух тысяч чуждых нам элементов.
При последних словах Лациса Фролов болезненно поморщился. Красильников торопливо наклонился к нему, спросил:
– Что? Болит?
– Болит, Семен, болит, – ответил Фролов.
– Так я это… сейчас врача приведу!
– Не надо… пройдет, – остановил Фролов.
Старый опытный революционер, пришедший когда-то из меньшевиков, отрицающих необходимость немедленного переустройства жизни и создания сразу, в течение двух-трех лет, светлого здания коммунизма, он начинал ощущать с болью и волнением все издержки наступившего наконец переворота, который он приближал как мог.
Но что поделаешь? Не пойдешь против реки с ее стихийным течением. В октябре 17‑го большевики, даже если бы вовсе не хотели, не могли не взять власть, как не могли отказаться от своих лозунгов. Все эти болтуны, Керенские, Львовы, разрушили страну, погрузили ее в полный хаос, и нужен был кто-то с твердой рукой. Таким был лишь один человек – Ленин. И те, кто шел за ним.
Признать сейчас ошибки значило снова вернуться к бесконечным спорам и хаосу. Фролов знал, что Лацис и руководители Киевской ЧК уничтожают людей без всяких доказательств вины, но для того, чтобы выступить против, он должен был дождаться встречи с Дзержинским, иначе и его смела бы волна репрессий – без всякой пользы для дела.
Фролов старался избегать этой темы о несправедливостях. Конечно, будь он на ногах, в деле…
– Ну а плохие новости? – спросил Фролов. – Их, надеюсь, с собой не унесете…
– Понимаешь, обстановка на фронте резко ухудшилась, – сказал Лацис. Ему был крайне нужен сейчас совет умного, знающего дело конспиратора и подпольщика, тут не годились ни суматошный Блувштейн, ни сумрачный, увешанный маузерами Дехтяренко. – Особенно плохи дела у сорок пятой, сорок седьмой и пятьдесят восьмой дивизий на юге, между Николаевом и Одессой. Их объединили в одну Южную группу. Но Херсон и Николаев они уже сдали: деникинцы с помощью флота Антанты нанесли очень сильный удар. Возможно, Киев падет раньше, чем Южная группа выскользнет оттуда. Произойдет окружение. Если они начнут выбираться, попадут в кашу из петлюровцев, которые сильны в районе Умани и Белой Церкви, и из нескольких десятков других хорошо вооруженных банд… Это к северу. А к востоку – махновцы, григорьевцы и далее деникинцы. К западу – Польша, Румыния, захватившая Молдавию и Приднестровье.
Фролов кивнул. Он хорошо знал карту и понимал положение.
– Решено все-таки пробиваться к Житомиру, на соединение с основной силой Двенадцатой армии, – очень тихо сказал Лацис.
