– Сегодня я занят, – ответил художник и предложил Кольцову. – Идемте куда-нибудь в укромное место, где можно было бы в тишине спокойно поговорить. Мне сейчас мало доводится говорить по-русски. Соскучился.
– А с Таней?
– И с Таней. Мы очень редко с ней видимся.
Он собрал свои нехитрые вещи в чемодан, закинул за плечи мольберт, штатив отдал Павлу. Пояснил:
– Здесь неподалеку есть хорошее кабаре. В эту пору там пока еще немного посетителей. Можно будет спокойно поговорить.
Кабаре называлось «Шустрый кролик». Оно было просторное, с двумя уютными залами. И почти пустое. Где-то в глубине соседнего зала звучала струнная музыка. Это управляющий кабаре папаша Фреде, за отсутствием посетителей, сам себя развлекал игрой на гитаре.
Они облюбовали столик у окна, откуда можно было наблюдать за сплошным потоком туристов, бредущих в гору по мостовой.
Максим на минуту отлучился, и вскоре пожилой гарсон принес им тарелку с различными бутербродами, блюдечко с орешками и бутылку «Божоле».
– О событиях, которые происходят там, в России, я узнаю только из газет. Во Францию попал еще до начала войны. У вас там ее называют, кажется, гражданской. Я бы назвал ее братоубийственной, – начал Максим, разливая вино. – Плавал на торговом судне, и однажды, когда узнал, что отца расстреляли, а мать вскоре умерла, я понял, что для меня Россия стала кладбищем. Кладбищем моих родителей. И вообще… огромным кладбищем. И тогда я в Марселе сошел на берег, уже второй год живу в Париже.
– Вы подданный Франции?
– С этим мне повезло. Французский паспорт я получил совсем недавно не без помощи добрых людей. Русским сейчас не очень охотно дают гражданство, – и, словно что-то вспомнив, он сказал: – Извините, я все о себе. Вас же, как я понимаю, интересует Таня? Вы давно ее знаете?
– Несколько лет.
– Вы, должно быть, служили с ее папой, Николаем Григорьевичем?
– Можно сказать и так, – уклонился Павел от прямого ответа. Он был напряжен. Контролировал себя на протяжении всего их разговора. Старался не дать о себе никаких сведений, которые так или иначе могли повредить ему и его товарищам.
– Так вот, о Щукиных. Они приехали сюда совсем недавно. С Таней мы встретились буквально дня через три или четыре после их приезда в Париж. Случайно. Знаете, Париж только оттуда, из России, кажется большим городом. На самом же деле он очень маленький. Каждый, кто впервые приезжает в Париж, стремится обязательно побывать на Монмартре. «Мулен Руж», «Мулен де ла Галет», базилика Сакре-Кёр. Да мало ли чем еще будоражит Монмартр воображение приезжих! И поскольку я работаю здесь постоянно… Впрочем, я не сразу ее узнал. Она очень изменилась, похорошела. Вы-то видели ее уже такой. Я же знал совсем девчонкой. Я бы даже сказал, эдаким сорванцом-мальчишкой. Там, в Приморском, она вместе с нами, ее сверстниками, лазала по чужим садам, метко стреляла из рогатки, гоняла голубей и, пожалуй, громче всех свистела с помощью четырех пальцев. Здесь же, в Париже, передо мной стояла юная дама, слегка надменная, слегка насмешливая. «Слушай, Максим, нарисуй мой портрет», – это были ее самые первые слова. А я оторопел и молча смотрел на прекрасную незнакомку. Кто она? Откуда знает мое имя? Я лихорадочно перебирал в памяти всех своих парижских знакомых. Знаете, есть такое свойство памяти, которое контролируется логикой. Память не извлечет из своих дальних закутков нужную вам картинку, если она находится вне пределов логики. Непонятно?
– Нет, почему же! Очень даже понятно, – сказал Павел. – По логике, вы пытаетесь вспомнить всех близких и дальних парижских знакомых, потому что они находятся в ближних закоулках памяти. Таня же находилась в лабиринтах вашей дальней памяти и связана с теперь далекой для вас Россией, с давно оставленным Приморском. И выглядит совсем не такой, какой вы ее запомнили. И тогда на помощь ближней памяти может прийти дальняя память. Не зря ведь бытует такое выражение: «освежить память».
– Да, да! Совершенно точно! Я с трудом и далеко не сразу вспомнил Таню. То есть воспоминание о той, давней Тане никак не хотело накладываться на нее сегодняшнюю. И тогда на помощь пришло «А помнишь?» – пытался сбивчиво объяснить Максим. – Мы вот так же пришли тогда в этот самый «Шустрый кролик». И даже, помнится, сидели за этим же столиком. И она рассказывала обо всем, чего я не знал. Рассказала о Гражданской войне в моих бывших краях, в Таврии, в Крыму, о бегстве из России, о пребывании в Стамбуле. Сейчас они обустраиваются здесь: сняли мансарду на рю Колизе, по-нашему, на улице Колизея. С недавних пор эту улицу стали называть «русским Парижем». Вероятнее всего потому, что здесь пока еще можно относительно дешево снять жилье. На ней в основном селятся сейчас русские.
– Вы бывали у Щукиных?
– Конечно. Я вначале немного помогал Тане оглядеться в Париже. У нее ведь здесь никого. Отец сразу же поступил на службу. Его пригласил к себе Маклаков.
– Кто это? Что-то не припоминаю.
– Ну, как же! – удивился Максим. – Разве вы не отметились в российском посольстве? Это на рю Гренель.
– Зачем? Я здесь проездом, – с долей легкомыслия в голосе ответил Павел и подумал, не слишком ли он расслабился. Не пытается ли Максим с помощью таких вроде бы ничего не значащих вопросов выяснить, кто же он? Но зачем ему это знать? Простое любопытство? Или нечто совсем иное?
– Василий Алексеевич Маклаков – российский посол. Николай Григорьевич, как сказал Тане папа, занял какую-то должность в консульстве. Он с утра до вечера на службе. Таня целыми днями одна, – вернулся к рассказу о Тане Максим. – Подругами пока не обзавелась, друзей тоже нет. Какое-то время возле нее вертелся какой-то щеголь с адъютантскими аксельбантами. Видел его как-то мельком. Но он порядочно как исчез.
– Не говорила Таня, кто он?
– Нет. Таня называла его какой-то кошечьей кличкой.
– Микки? – неожиданно для себя спросил Павел.
– Да. Кажется, так она его называла. Он приезжал сюда из Крыма, сопровождал какого-то генерала. Должно быть, уже уехали. А вы что же, знали этого кошачьего адъютанта?
Павел не ответил. Он уже просто не слышал вопроса.
Максим продолжил что-то рассказывать. Но Павел не вслушивался в его слова.
Микки Уваров в Париже. Был или еще здесь? Не хватало нос к носу с ним встретиться на какой-то из парижских улиц. Уж он-то не выпустил бы его из своих рук. Хотя, по правде сказать, ему не за что обижаться на Кольцова. Но почему он здесь в то время, когда на подступах к Крыму идут жестокие бои? По делу или по велению сердца?
Еще тогда, в Харькове, Павел замечал, что Микки как-то по-особому смотрит на Таню. Но открыто почти ничем не проявлял своих чувств к ней. И Павел решил, что все это ему просто показалось. Значит, он тогда ошибался. И вот теперь, пребывая в должности старшего адъютанта при Врангеле, Микки может всегда найти вескую причину и возможность для поездки в Париж. Надо думать, так и случилось. Формально он приехал сюда по делу, на самом же деле: к ней, к Тане.
