Сторожевик вплотную приблизился к «Арвике», к ней же и пришвартовался.
– Где вас, дорогие шведы, черти носят! – проворчал на русском языке командир сторожевика.
Сванте не понимал слов и вопросительно смотрел на Кольцова.
– Русские среди вас есть?
– Есть, – отозвался Кольцов.
Командир сторожевика сунул руку во внутренний карман бушлата, извлек оттуда бумажку и, близоруко щурясь, прочитал:
– Кольцов?
– Есть такой. Это я.
– Полномочный комиссар Кольцов? – опустив глаза в свою бумажку, уточнил командир сторожевика.
– Что, не похож на комиссара? – улыбнулся Кольцов. – Не сомневайся, товарищ.
И, то ли от обезоруживающей улыбки Кольцова, то ли от его дружеского тона, не только командир, но и остальные грозные члены экипажа сторожевика вдруг как-то подобрели, тоже заулыбались.
– Тут, братишечка, из-за тебя такая полундра развернулась! – перешел с официального на доверительный тон командир строжевика. – Из Москвы радиограмма: вынь да положь им живого Кольцова. Из Швеции тоже что-то про русского комиссара толкуют. Почти что двое суток вас дожидаемся. Чуть не до самой Котки ходили, надеялись встренуть. Два раза на Антанту нарывались.
– Слыхали вчера. Не умеете тихо жить.
– Испереживались за вас. Ну, как что случилось?
Кольцов оглядел разнокалиберных по росту, не чесанных и не бритых, увешанных оружием морячков, весело спросил:
– Такие вы нежные?
– Время такое, товарищ. Переживательное. Еще совсем не так давно наших товарищев из Швеции один хороший человек переправлял. Капитан из капитанов, скажу я тебе. Каждую банку в Финском заливе знал. Свой фарватер у него был, одному ему ведомый.
– Эспер Эгирют? – вспомнил Кольцов человека, которого назвали ему еще там, в Париже.
– Он самый. Только нету его больше. На мине подорвался. Потому и переживали. Мин тут сейчас несчитано, как пельменей в супе, – командир обернулся к стоящей за его спиной команде, окликнул: – Брамапутра!
– Ну, я! – отозвался цыгановатый морячок.
– Сходи к товарищам шведам, растолкуй им, как надо по минному полю идти.
– На мягких лапах.
– Но-но, ты без этих твоих дурацких шуточков. Дело сурьезное, межнародное.
– Понял, командир.
Морячок, которого звали Брамапутрой то ли за его цыгановатый вид, то ли за то, что до Гражданской войны он несколько раз ходил на торгашах в Индию и она оставила в его сердце неизгладимый след, легко перемахнул через леер и оказался на «Арвике».
– Который тут капитан? – спросил он у Кольцова.
Услышав знакомое слово, Сванте ступил навстречу Брамапутре.
– Ты, папаша, по-русски чуток понимаешь? – спросил Брамапутра.
Сванте понял, о чем спрашивает этот матрос, и отрицательно покачал головой.
– Руски – нэт.
– Может, по-английски? Спик ю энглиш?
– Нэт.
– Парле ву франсе?
– Нэт.
– Как же мы, папаша, с тобой дотолкуемся? – озадаченно спросил Брамапутра. – Весь коленкор, папаша, в том, что и у нас карты минных полей нет, – и более доходчиво для Сванте повторил: – Понимаешь? Карт – нэт.
Сванте напряженно смотрел на Брамапутру, силился его понять.
– Я понял, что ты не понял. Ладно, пойдем дальше. Значит так: идешь за нами, в кильватере. Кильватер, понимаешь?
– Кильватер понимаешь, – закивал Сванте.
– Ну вот! Я же знал, что дотолкуемся! – обрадовался Брамапутра и одобрительно похлопал Сванте по плечу. – Следи за руками. Мы – налево, и ты повторяешь наш маневр. Мы – вправо, и ты тоже.
Брамапутра при этом выделывал такие выразительные пассы руками и так уморительно гримасничал, что все – и на сторожевике и на «Арвике» – поначалу улыбались, а затем и вовсе стали хохотать.
Вместе со всеми хохотал и Сванте.
– Вот видишь! А говорил, что не понимаешь! – подвел итог своей беседы со шведом Брамапутра и добавил: – Это что! Я в Бомбее индусам все как есть про Россию растолковал. Про Черное море, про снег и зиму, и даже про наши украинские вареники с вишней. И обошелся без единого индийского слова.
Брамапутра вновь перемахнул через леер на сторожевик и уже оттуда добавил:
– Главное, папаша, все делай, как мы. И проживешь до самой смерти.
Сванте оказался способным учеником. «Арвика» послушно шла вслед за сторожевиком, повторяя все его, порой очень замысловатые, повороты и развороты.
Близился конец пути, и Сванте уже не жалел, что согласился на предложение маклера Ульсона, и даже гордился собой, что преодолел свой страх и пробился в эту новую, пока мало кому известную Советскую Россию. Можно было по пальцам пересчитать всех шведов, кто уже побывал здесь и остался живым.
Сванте стоял у штурвала и дымил толстой сигарой. Сигары он курил по радостным или праздничным случаям. Конец этого пути он отнес к радостным.
Рулевой находился тут же, в рубке. Сидя в кресле, он слегка подремывал.
– Вот так бы и обратно, – говорил Сванте, не оборачиваясь к рулевому. – Эти русские парни, конечно, проводят нас через минные поля. А может, и до самой Котки. А после Котки мы, считай, уже дома… Знаешь, Уле, я попробую договориться, чтоб в следующий раз они встретили нас где-то у Котки.
– В следующий раз, – ворчливо отозвался рулевой.
– А почему бы нам и не сходить сюда еще разок-другой?
– Мне то что? Сходи! Меня-то с тобой уже не будет! – равнодушно сказал Уле.
– Это почему? – удивленно обернулся Сванте к рулевому.
– Ты уволил меня.
– Когда?
– Вчера. Забыл? Сказал, чтоб по возвращении в Стокгольм я сгинул с твоих глаз.
– Забудь. Я не всегда говорю то, что думаю, – с теплотой в голосе сказал Сванте. – Куда нам на старости друг без друга?
Кольцов и Миронов стояли на палубе рядом с рубкой и сквозь стекло видели довольного, дымящего сигарой капитана «Арвики».
– Чудные дела творятся на свете, – задумчиво сказал Миронов.
– Вы о чем?
– Буржуй помогает большевикам.
– Ну и что ж тут такого? Не за красивые глаза помогает. И не под дулом маузера.
– Следите за мыслью дальше. Смотрит большевик на дымящую сигарой морду буржуя и, небось, думает: «погоди малость, буржуйская твоя морда, я тебя и в твоей Швеции скоро к стенке поставлю».
– Все не так, Миронов, – не согласился Кольцов.
– Ну как же! Вы ведь на горе этим самым буржуям собираетесь раздуть мировой пожар. Или я что-то не так понимаю?
