— Откуда мне знать?
— Я вам скажу. Они тоже думают так же, как и вы. Ваше истеричное воззвание напугало всех. Извините, но от него больше вреда, чем пользы.
— Помилуйте, почему?
— Страх, который вы поселили в душах людей, не пойдет на пользу нашему общему делу. Он способствует панике. Я же стремился к тому, чтобы эвакуацию произвести, соблюдая порядок и дисциплину, — и, не позволив больше Кривошеину вступать в пререкания, Врангель сухо, с некоторым презрением сказал: — Пожалуйста, не предпринимайте больше никаких телодвижений без согласования со мной. Помогайте организованно произвести эвакуацию, это сейчас ваш единственный долг. Ни один человек, желающий вместе с нами покинуть Россию, не должен остаться на крымском берегу.
* * *
Штаб Русской армии постепенно пустел. Многие службы, уже утратившие свою надобность, покидали Чесменский дворец и со своим нехитрым имуществом перебазировались на Графскую пристань и размещались на кораблях, стоявших у причалов.
Коридоры дворца, ещё вчера наполненные штабной суетой, непривычно затихли.
«Какая страшная тишина, — идя по пустым дворцовым коридорам, подумал Врангель. — Как в гробу».
Ночью он переехал в гостиницу «Кист», которая размещалась возле Графской пристани. Там уже находился штаб генерала Скалона, ведавшего эвакуацией.
По сводкам, которые регулярно получал Скалон, суда для эвакуации уже находились в портах. Погрузка людей на корабли началась организованно.
Утром Врангеля навестил французский представитель граф де Мартель. Он принес долгожданную весть: правительство Французской Республики согласилось взять под свое покровительство всех беженцев, покидающих Россию. Для покрытия расходов на эвакуацию Русской армии и цивильных лиц, а также на кратковременное их продовольственное содержание Франция согласилась принять русский военный транспорт, как военные корабли, так и суда торгового флота, а также маломерные суда, способные плавать в открытом море.
— Спасибо за добрую весть, — сказал Врангель, дружески пожимая де Мартелю руку. Про себя он подумал: «Хапайте, тащите, обирайте Россию. Авось когда-нибудь подавитесь».
* * *
Защищавшая Чонгарскую сторону Первая бригада Кубанской дивизии генерала Фостикова, после того, как пал Перекоп, почти без боя сдала Тридцатой дивизии красных Таганаш и стала уходить в сторону Джанкоя.
На развилке железнодорожных путей, ведущих в Феодосию и в Симферополь, Фостиков решил устроить большевикам засаду. Очень уж было выигрышное место: виадук и две расходящиеся в разные стороны насыпи, как два растопыренных пальца во вскинутом вверх кулаке, обещали победу. Здесь было где разгуляться!
— Последний бой! Прощальный! Чтоб запомнили! Покинем Россию не под похоронный марш! — сказал Фостиков обступившим его солдатам и офицерам.
Он приказал выставить навстречу наседавшим на них красным тридцать пулеметов — всю наличность, оставшуюся после свирепых боев на Чонгаре и под Таганашем. Лошадей, тачанки и патронные двуколки велел укрыть за насыпями двух расходящихся дорог. Присматривать за всем этим хозяйством были оставлены пожилые ездовые: в бою они не понадобятся.
Обозные брички и первого и второго разрядов с конным отрядом Фостиков отправил дальше, на Феодосию. Они должны были имитировать отступавший корпус.
Не знал генерал, что ему на пятки наступал комдив Тридцатой стрелковой Иван Грязнов, опытный военный, от начала и до конца прошедший Первую мировую войну и всю Гражданскую, в полной мере хлебнувший в своей армейской жизни и горького и соленого. Рассматривая оперативную карту, Грязнов обратил внимание на этот перекресток дорог и подумал, что если бы ему довелось здесь отступать, он смог бы на этих насыпях хорошенько потрепать противнику нервы. И почему-то уверенно решил, что Фостиков — не тот генерал, который покинет Россию, не хлопнув с досады громко дверью. Местность располагала к этому.
Грязнов, как и Каретников, получил распоряжение Фрунзе не усложнять противнику путь к отступлению. По что делать, если противник сам усложняет себе этот путь?
Командиры полков уговаривали Грязнова не завязываться с кубанцами. Черт с ними! Пусть бегут! Даже его комиссар Романов, по прозвищу Светлейший, убеждал Грязнова, что противник деморализован, он бежит, ему не до хитроумных засад. Но Грязнов стоял на своем.
Он отправил два полка в обход этой, не нравящейся ему, развилки и приказал подойти к ней одновременно, с тыла, в назначенное время.
Подождав немного, Грязнов двинул оставшуюся часть дивизии к развилке.
Увидев беспечно приближающихся красноармейцев, Фостиков стал ждать, когда они подойдут поближе. Пусть идут! Ещё! Ещё! Ничто не должно их насторожить или спугнуть! А потом короткий взмах руки — и кинжальный огонь: изящное прощание с Родиной. Пусть помнит Россия, дрались за неё до конца!
Короткие пулеметные очереди за спиной Фостикова, ошеломили его. Быть может, впервые в жизни его так коварно обманули. Нет, это он обманул сам себя. Он поверил, что красные, не встречая на своем пути никакого сопротивления, легкомысленно напорются на его засаду. Он истово верил, что это сбудется. Он так хотел вкусить последний сладостный глоток крови врага!
Не получилось.
Поняв, что они — в западне, кубанцы бросились на красноармейцев. В нескольких местах завязались стычки. Стенка на стенку. Это было похоже на рождественскую парубоцкую забаву. Но кровавую. С остервенением.
Кто-то из красноармейцев обнаружил, что за насыпями, между двух железнодорожных путей, кубанцы припрятали своих оседланных коней. И уже сотня красноармейцев бросалась на железнодорожную насыпь и с неё скатывались вниз. С ходу прыгали в седла и, пришпорив коней, взлетали на насыпь, сваливались на пеших казаков. Сверкали на солнце казачьи сабли, скупо, в упор, палили из винтовок красноармейцы. Когда кончались патроны, подбирали рядом с лежащими убитыми сабли…
Сеча была отчаянная. Со времен татарских и турецких набегов эта крымская земля не помнила такой битвы. Раненые, обессилевшие кубанцы дрались до последнего вздоха, пока, истекая кровью, не падали под ноги своих же, захваченных красноармейцами, коней. За спиной у кубанцев уже не оставалось ничего: ни своей земли, ни надежды, и эта схватка походила на отчаянное самоубийство.
Удача отвернулась от генерала Фостикова. Ему уже было не до победы. Мысль о том, что он может погубить здесь весь свой корпус, обожгла его. Он велел ротным дать сигнал об отступлении.
Казаки стали спешно выходить из боя. У кого был конь, с тем, держась за стремена, бежали по двое, трое казаков…
Грязнов не стал преследовать кубанцев. Он вспомнил о распоряжении Фрунзе не чинить белогвардейцам препятствия к отступлению. А в том, что случилось, его вины не было.
Почти через сутки кубанцы генерала Фостикова спрятались за городскими стенами Феодосии. Грязнов со своей дивизией двигался следом, но в город входить не стал. Он знал, в городе могут завязаться короткие стычки, чреватые большими потерями.
