– А Малясиха как сразу в двух местах оказалась?
– Ага… Шо ж, выходит, она тоже? Не исключаю.
Они шли по улице, еще тихой. Лишь кое-где взлаивали собаки.
Из-за тына выглянула голова. Вторая. Головы белые, седые. Голендухи! Зашептались по-стариковски громко, полагая, что слух у всех неважный.
– Ну во, ястребки! А комбикорма у коровника склали. Чувалов десять. Отсыпать с кожного по ведерку – нам чувал буде.
– Може, утречком?
– Не. Шо ночью вкрал, то в день не найдут, а шо в день взял, то и ночью сыщут.
– Это точно. А помнишь, мы до пана за семенной картоплей ходили? Молодые ще.
– Да… Пан не колхоз, всего много было, уворовать одно удовольствие.
– Ворюги шебуршатся, – прошептал Попеленко. – Комбикорма завезли. У нас в день работают на колхоз, а ночью с колхоза воруют. Такая булгахтерия, шо Яцко не разберется. Но я их приметил. Токо б тестя не заловить, от жинки достанется!
16
Иван все стоял посреди улицы в задумчивости. От света луны колеи в песке казались заполненными тушью. Попеленко покашлял, напоминая о себе, и не выдержал:
– Я, конечно, понимаю, товарищ лейтенант, шо у вас в голове якась тактика, а только скажить, будем делать засаду?
– На кого?
– На расхитителев. Развелось их. В коллектизацию у них отобрали, теперь они обратно стараются. Уже перевыполнили.
– Черт с ними. Понаблюдаем.
– Так словить надо! От колхоза премия.
– Наблюдать будем за родником.
– У родника чего воровать? Воду? Чи вы за Тоськой наблюдать? Так то без меня!
– Пошли!
17
Присели на безымянный, заросший холмик, в самом основании Гаврилова холма. Сквозь кусты просматривалась тропка к роднику. Цветы из крашеной облезлой жести поскрипывали и позванивали. Рядом находился сырой черный холмик с дощатым обелиском. «Штебленок… при защите жителей села…»
Ниже, в полусотне шагов от кладбища, Иван увидел ту самую вербу, под которой ждал Тосю, чтобы объясниться с помощью химического карандаша. Казалось, с той поры прошло много дней. Листья вербы отливали серебром.
Луна бледнела, а воздух становился серым. Село внизу стало исчезать.
– Туман ползет, – сказал Попеленко. – Поганое дело.
Один из венков на кресте неожиданно покосился и упал вниз с хрустом и скрипом.
– О Господи! Сохрани и помилуй! – Попеленко перекрестился.
– Я думал, ты только в чертей веришь.
– Сумневающийся я, – прошептал ястребок. – До войны прослухав две лекции. Первая, шо Бога нема, а вторая, шо Бога точно нема. А потом в зоопарк свозили, и я засумневался.
– Обезьян увидел? – Иван заметил, что на фоне улицы, прикрытой белой марлей тумана, проступила темная фигурка. Тося шла с ведрами на коромысле.
– Обезьяна шо? А вот жирафа! Голова выше трубы на хате. В очах слеза. Дивится на людей зверху, и такая у ней печаль! И вухи круглые. Без Бога такую животную не придумать. Не-е, – Попеленко замотал головой.
18
Среди тумана тонкая фигурка Тоси казалась невесомой, как будто из бумаги вырезанной.
– Вон ваша, – прошептал Попеленко.
– Чего она так рано ходит?
– Семеренковы… их не поймешь. Може, у родника тоже гроши? Та не, святой родник. Мой дед с него воду без крестного знаменья не брал.
Тося приближалась. Движения ее были, как всегда, легки. Одной рукой придерживала коромысло. Иван замер.
– Вы бы не дивились, як она красиво вышагует, а дивились на ведра!
– Чего мне ведра? – не понял лейтенант.
– Висят на коромысле, не качаются, як должны пустые ведра. В ведрах шось есть.
Иван стал присматриваться. Замолк. Пальцы сжали ремень «дегтяря», будто старались его удушить.
– И вообще бабы, як за водой, несут ведра в руке. А чего им болтаться на крючках – мешают!
– Попеленко, – прошептал Иван, еще сильнее сжимая ремень. – Этого ж не может быть.
– Не может быть. Но оно есть. Вы ж в Глухарах!
– О Господи боже!
– Ага, и вы до Бога!
Тося уже скрывалась из вида.
– Иди, – сказал лейтенант. – Я сам разберусь.
– То верно. Вдвоем и разберетесь. А я пойду защитю колхозное добро.
19
Разноцветные тряпочки на кустах чуть шевелились от движения воздуха над родником. Пластами плавал туман. Иван, затаившись, слышал шумливый ручей за камнями, огораживающими источник. Чуть выше торчал пенек от старой вербы.
Тося появилась тихо. Сняв коромысло с плеча, поставила у родника ведра. Сдвинула трухлявый пенек и принялась, доставая из ведер, укладывать в ямку аккуратно свернутые клуночки. Иные были легкие, а другие, чувствовалось, потяжелее.
Тося сгребла поверх своих «даров» старые жухлые листья, придвинула пенек. Сполоснула ведра и зачерпнула воды. Долила до краев, пользуясь кухликом, стоявшим тут же. Подцепила крючком коромысла одно ведро, другое. Выпрямилась. Казалось, ведра ничего не весят. Ушла в туман. Иван смотрел вслед, не желая двигаться с места.
20
Попеленко, пригнувшись, побежал туда, где скользнули черные силуэты. Застыл среди вишен, присматриваясь.
По огородам, скрытые туманом, пробирались двое хлопцев. На первом была немецкая треугольная плащ-палатка, кепи со споротыми эмблемами. ППШ был под плащом: выглядывал лишь край кожуха с мушкой. Второй прятал под ватником немецкий десантный карабин-полуавтомат, со сложенным прикладом, стволом вниз. На нем была драная шапчонка. Он знал, где что находится. Махнул, указывая первому направление.
Перед ними засветилась хатка Серафимы. Парень с карабином, что был проводником, замер. Рука его, проделав сложные движения, снова указала путь. Автоматчик стал обходить сарай.
Оказавшись у самой хаты, он оглянулся. Проводник указал на окно и остался «на стреме» у сарая. Автоматчик, пригнувшись, прокрался к нужному месту. Заглянул в щель над занавеской, но ничего не увидел, и, посмотрев на своего напарника, покачал головой.
Попеленко, как ни напрягался, видел лишь неясные перемещения двух фигур. Приблизившись к ним, он вышел из своего вишневого укрытия.
– Ворюги, кур лейтенантских крадете? Стоять на месте!
Автоматчик тут же ответил очередью. Полетели сучки, листья.
– Ого! – сказал Попеленко и шлепнулся на землю. – Шось оно не то…
