– Забойщик – это хорошо, у нас тут как раз борова хотят заколоть, – сказал Иван как бы вскользь, проглядывая последний документик.
Как артиллерийский разведчик, лейтенант не очень разбирался в свойствах документов, но что-то подсказывало ему, что бумаги Климаря – липа. Впрочем, это не имело значения. Он не собирался уличать забойщика.
– О! – обрадовался Климарь известию о борове. – А я так и думал: може, в Глухарах повезет. Только кабанов не колют, а забивают. А колют штыком на фронте.
Он, выказывая дружеские чувства, ткнул толстым, каменной плотности, пальцем лейтенанту в грудь. Тычок этот пришелся в то место, где кое-как срослись ребра. Иван едва удержался, чтобы не простонать. Он не должен был выставлять напоказ перед Климарем свои фронтовые болячки.
– «Освобождение от воинской… Невроз сердца и общий склероз…» Это что?
– Вот! – Климарь вытянул руки. Пальцы как на балалайке играли. – А в работе я крепкий. Два стакана принять – все!
– Стакан не роняете?
– Лучше сам упаду.
Иван отдал бумаги.
– Пойдемте! – сказал Иван.
– Куда?
– Со мной. Порядок такой. Незнакомый человек ночует у меня. Там охрана.
– Я лучше тут, у чужих не люблю. Сплю погано.
– Ничего, заснете. Хата добрая, угощение – генерал позавидует. Вы ж не арестант, а гость.
Климарь, подумав, пошел к калитке. Оглянулся: в окне белело лицо Семеренкова.
– Шо-то у вас не так, як раньше, – сказал Климарь. – Может, с начальства хто собрался приехать?
Иван ничего не ответил.
27
Вышли на улицу. Вечер густел. Глухарчане, словно из окопов, стараясь укрыться за зеленью, глядели поверх плетней и штакетников. Почему-то совместный проход по улице Ивана и Климаря их настораживал.
Попеленко, увидев эту пару, шагнул в сторону, переступил через гнилой штакетник Малясов, прилегший на землю от болезней и усталости и растворился среди кукурузы и подсолнухов.
– А с чего строгости завели? – спросил забойщик. – Подкреплению, чи шо, получили?
Лейтенант опять промолчал. Чем больше загадок встретит забойщик, тем дольше он здесь пробудет и больше проявит любопытства. Во всяком случае, в это время он будет безопасен.
Малясиха высунулась из-за плетня, хлопая глазами. Забойщик бросил на нее взгляд из-под бровей. Малясиху словно ветром сдуло.
– Ладно, мое дело какое, – сказал Климарь. – Утречком за работу. Струмент при мне.
– Хороший инструмент? – спросил Иван.
– Интересуетесь? – Климарь остановился.
Снова проявив свою кабанью прыть, он сделал неуловимое движение вверх-вниз, и лейтенант увидел у своей груди два хорошо заточенных блестящих лезвия, узкое и широкое. Заостренные концы были недвижны.
Кто-то в кустах охнул. Выпученные от страха глаза Попеленко смотрели из густой ирги. Пальцы медленно оттягивали и поворачивали пуговку курка, снимая его с предохранительного взвода.
– Разделочный ножичек и забойный, – объяснил Климарь. – Беру ножи, и невроза нема! Работа лечит. Пока работаешь, не помрешь, – он захохотал.
Его басовитому смеху позавидовала бы большая выпь.
28
– Гостя привел, неню, – сказал Серафиме Иван. – Забойщик. Надо ему передохнуть. Ну, повечерять, само собой…
Бабка смотрела, как в кухню втискивается, покряхтывая, Климарь. За ним, успев проскочить в щель, проникла и собака. Бабка с недоумением повернулась к Ивану.
– Человек с дороги, работа тяжелая, – Иван прищурил один глаз. – На вид здоровый, а больной. Невроз. Чем дольше поспит, тем лучше.
На лице Серафимы отразилось понимание.
– Отдохнет, – сказала она, превращаясь в саму любезность. – Я ж его знаю, бачила. Майстер! Подушка мягкая, головой аж прилипнет…
Она постаралась, и вмиг стол был накрыт скатертью. Возникли нехитрые закуски, а, главное, после того как Серафима повозилась за дверкой посудника, явилась «четверть», заполненная розово-желтой, но прозрачной жидкостью. На дне лежали корешки.
– На травах, – сказал гость. – Первач, по духу чую.
– Первач, милок. А травки оздоровительные. На дне – то царский корень. Дуже для сердца хорошо. Конвалия, валерьяна, буквица… Освященные травки, апостольские.
– В перваче всякая растения апостольская, – бухнул Климарь. Он смотрел, как Серафима, нагнув бутыль, наполняет стакан. – Ну, а ты шо ж, земляк?
– Та он казенный человек, – жалобно сказала Серафима. – На службе.
Климарь смотрел, как Иван набрасывает на плечо ремень «дегтяря».
– Отдыхайте, – сказал лейтенант. – На улицу не выходите. У нас в незнакомого стреляют без предупреждения.
– Да хто ж стреляет-то? – спросил забойщик.
– Ты не беспокойся, мил человек, – ласково произнесла бабка. – То они тебя охраняют, ты ж гость, а гость шо сирота, его жалувать надо.
– Земляк! – Климарь остановил Ивана на пороге.
Раскинув подрагивающие руки, он взял зубами край стакана и, запрокинув голову, не торопясь, вылил содержимое в рот.
– Ну, майстер, ну, майстер, – изумилась Серафима и стала наливать еще.
29
Иван присел на скамье у калитки. Попеленко приблизился осторожно, оглядываясь.
– Шо ж вы забойщика в свою хату привели? – спросил сдавленно. – Сами ж говорили, он с бандитов.
– До завтра не очухается. А потом глаз не спускать. Он будет высматривать, выпытывать, как и что, и с кем-то из своих обязательно стакнется! Вот с кем?
– Я своего Ваську приставлю. Старшего! Десять годков, а глазастый! Клопов морим, так отакусенького махонького приметит! Токо без вознаграждения стараться не будет. И в кого пошел, сам не знаю.
– У бабки плитка шоколада в сундуке. Правда, нафталином пропахла.
– Ничего, нафталин полезная вещь, она моль убивает. А як с Семеренковым? Може, под аресту посадить? Хотя бесполезно. Черти через любую дырку выведут. Жинка рассказывала, той бригадир, который из чертей, так он до нас пролезал под забором, где токо кошка могла.
– Зачем до вас пролезал?
– Не знаю. Жинка рассказывала.
– Ладно. Ты все ж таки подежурь возле хаты Семеренкова. Гляди, куда пойдет. А чертей боишься – охраняй Климаря вместо меня.
– Не, лучше черти.
30
Поговорили о погоде, о природе, о том, где лучше жить: в Полесье или, к примеру, в Африке. Четверть была на две трети осушена. Климарь сидел, пытаясь поймать вилкой соленый огурец. Наконец взял рукой.
