Перед Серафимой, сидевшей напротив, лежала «Война миров» Уэллса.
– Ты слухай, – говорила бабка. – Слухай, шо в священной книге. Придумали, шо это який-то Вэлс написал. Не, это откровение про конец света.
– Конец света, господи, – всхлипнул Климарь и спросил, запинаясь: – А хто у вас… тут ночью стрельбу… балакают, убили кого-сь? Фулиганят чи шо?
– Не мешай, милок! Слухай! Прилетят черти с Марсу… звезда такая… в своих анпаратах… ну, вроде яиц куриных, токо больше хаты, и сделают самоходные стульчаки на трех ногах, выше дерева.
– Це невозможно, – сказал Климарь, борясь со сном.
– Ты бачил машины у немца? Здоровенные! Так то ж люди придумали, хоть и немцы. А шо ж черти могут придумать, а? Пойдем, милок, до постели, отдохнуть! – Серафима попыталась довести забойщика до кровати Ивана.
Это был долгий и трудный путь. Климарь норовил прилепиться к стене и так заснуть.
– Погоди, погоди, – бормотал Климарь. – Разобраться! Техника у немцев, конечно… но шоб такое придумать!
– Так то ж черти! И не наши, простые, малограмотные, а с Марсу! И почнут они на стульчаках ходить и жечь людей фонариками, як солому.
– Фонариками жечь? Не, невозможно! – Климарь старался вникнуть в смысл сказанного и одновременно сохранить равновесие.
– Ты от керосиновой лампы прикурювал?
– Шо ж не прикурювать… дело обычное.
– Який над стеклом жар, а? А шо ж у чертовой лампы?
– Ну, надо такое!
– Черти с Марсу злые и высокого образования. Наши, тутошние, баловники, фулиганы, сало любят, выпивают, некоторые с бабами живут. А те от Дьявола, строгие. Ненавистники!
– А за шо жгут? – спросил Климарь.
– Та характер поганый. Присланы за грехи карать, а они без разбору!
– Так можно ж спрятаться… к примеру, под кровать!
– Э, ты не поместишься, милок! А тебе чего прятаться? Ты ж свиней забиваешь, за свиней не наказуют.
Поддерживаемый Серафимой Климарь добрел, наконец, до постели Ивана, рукой ухватился за коврик с лебедями, сорвал его, стараясь удержаться, и рухнул: крякнули доски под сенным матрасом.
– Невозможно, – бормотал он. – Черти, я понимаю… но шоб такие. Не приведи бог! Под кровать надо.
И захрапел. Серафима высвободила из его пальцев коврик, повесила на гвозди.
31
Бабка вышла на крыльцо. Собака Климаря крутилась рядом. Луна проглядывала сквозь облака, и это был единственный фонарь на все село. Иван сидел у калитки.
– Внучок, забойщик твой упился, як свинья, хочь самого забивай.
– Хорошая у тебя самогонка, неню.
– На травках, Ваня, на травках! Травки, они разные. До утра забойщик и не чихнет. Говорит, с Беларуси родом. А слов наших не знает… «На кирмаш, пытаю, ездил?» – «Я, говорит, там рыбалил». А кирмаш-то ж – «ярмарок». Де ж там вода?.. Я его ножички попрятала!
– Отдай-ка мне ножи!
Прошли в хату. Серафима достала из запечья ножи. Климарь храпел, свесившись с узкой кровати.
– Внучек, побойся бога, не режь его тут. В хате иконы. Нельзя…
Иван вставил ножи за голенище сапога у забойщика, где они и были. Климарь что-то пробормотал насчет чертей.
– Так лучше, – сказал Иван. – Чтоб ничего не подумал.
– Внучек, ты его остерегайся. На нем много крови, Ваня! Не свинячьей, человечьей!
Климарь перевернулся на бок. Рукояти высунулись из голенища, приоткрыв блестящую отточенную сталь.
Серафима и Иван перешли в кухню. Пахло окурками и пролитым самогоном.
– Внучок, ты пойди поспи на сено, я покараулю… про него не волнуйся.
– Здоровый. Такому много надо травок.
– Скоко он выпил травок, так на все село хватило бы до третьих петухов.
Какой-то шум и хрип заставили бабку и внука обернуться. Климарь стоял, держась за занавеску, которую он смял в кулаке. Всклокоченный, рубаха вылезла из брюк, в глазах безотчетный страх. Он смотрел прямо, как лунатик, не замечая никого рядом, но видя нечто где-то там, за пределами хаты.
– Не простят… с фонариками… не простят. Найдут!
Он, попятившись, свалился на кровать. Как будто и не выходил из сна.
– Корежит его, – говорит Серафима. – Дьявол из него спробовал вылезти, да залез обратно. Много смертей на его душе. А днем и не вспомнит! Остерегайся! Обнимет, як лучший друг, а ножичком в сердце, як лютый враг!
Климарь то ли стонал, то ли рыдал сквозь сон диким плачем выпи, прозванной за мощь голоса болотным быком.
Глава 4
«Танго – культурный танец»
1
Окно в хате Семеренковых светилось. Иван постучал. За дверью молчали. Слушали.
– Это я, – сказал лейтенант.
Семеренков чем-то громыхал, скрипел. Видно, привалил дверь. Наконец открыл. С опаской взглянул на Буркана, вбежавшего в дом, выглянул во двор – не здесь ли хозяин собаки. Никого не увидел, но все же спросил:
– Климаря… нет?
– Нет.
Тося смотрела на Ивана, на лице ее было знакомое лейтенанту выражение скрытой радости и страха. Она словно пыталась узнать, наконец, кто он теперь: друг или враг? Гончар глазами указал ей на вторую половину хаты. Но Тося села за стол, у лампы. Кот с высоты комода наблюдал за собакой, которая вылизывала его миску.
Семеренков сел и указал на свободный стул. Лейтенант прошел из угла в угол. И еще раз. Они ждали. Взгляды ходили вслед за Иваном. Наконец он остановился.
– Все село, все свихнулись. «Деньги дьявольские»! «Семеренковы с нечистыми связались». Бредни, а я бегаю, путаюсь, ничего не понимаю. Да я… я… – он смотрел в угол, стыдясь прямого признания. – Слова не то… три года… для меня как час… а для вас…
Он решился, схватил Тосю за руку, сказал почти торжественно:
– Я люблю Тосю, я…
Он хотел продолжить в таком же духе, но запнулся, нужные слова опаздывали. Вместо них старались пробиться слезы, но их сдерживали погоны, награды, нашивки за ранения, гвардейский знак…
– Сядь, чего ты, Ваня, – сказал гончар иным, каким-то довоенным, родительским тоном.
Иван сел на стул и отпустил запястье Тони, но девушка не спешила убирать руку. Наступило молчание. Буркан лег у ног лейтенанта.
– Да что за ошейник у тебя, – сорванным голосом сказал Иван, погладил пса и развязал веревку.
Он держал этот грязный обрывок в руке, не зная, куда пристроить. Наконец, сунул в карман.
Гончар взял со стола глиняную игрушку, какую-то птицу, смахивающую на сову. Сжал, чтобы скрыть дрожь пальцев.
