Таня повторила заклинание, после чего перстень Феофила
Гроттера неохотно выбросил красную искру. Невидимая дверь, сквозь которую Таня
прошла, оказалась неприятной. Тане почудилось, будто она протискивается сквозь
упругий, вздрагивающий холодец. Оказавшись с другой стороны, она невольно
схватилась за волосы.
– Не бойся, Гроттерша! С твоими залысинами все в
порядке. Что ж я, враг своей прическе? – сказала Гробыня.
Она стояла впереди, в полутьме. Мягкий свет лился сзади,
очерчивая проем, ведущий во внутреннюю часть дома. Где-то за ее спиной,
натыкаясь на стулья, грузно ходил Гуня.
– А как-нибудь по-другому устроить дверь нельзя? –
спросила Таня, по-прежнему ощущая кожей прикосновение мерзкого студня.
– Это ж Лысая Гора. Ты другой двери и не захочешь,
когда ночью какой-нибудь упырь будет к тебе ломиться… – лениво сказала
Склепова.
Гуне наконец удалось зажечь светильник. Таня с любопытством
огляделась. У стены располагался небольшой бар. Его стойка была выложена
красным кирпичом. На стойке – хрустальный шар для гаданий и тут же, немного в
стороне, привинченный к стене гроб, служащий полкой для книг. Правда, книг на
нем было гораздо меньше, чем пивных бутылок необычной формы. Но это уже,
видимо, царство Гломова.
Несколько стульев с вычурными спинками, высокий трехногий
табурет с узким сиденьем, длинный стол и светильник, раскачивающийся на
растрепанной висельной веревке, дополняли картину. Ах да, еще в гостиной у
стены помещался большой стационарный зудильник, и тут же рядом мягкий, очень
уютный на вид кожаный диван.
– Засасывающий диванчик. Осторожнее с ним! –
сказала Склепова, проследив направление Таниного взгляда.
– В смысле?
– А никакого смысла! Заснешь на нем ночью и – фьють…
Засосали и сожрали. А так сидеть – сиди, – разрешила Гробыня.
Тотчас, подтверждая ее слова, на диван грузно плюхнулся
Гуня, включив с пульта зудильник.
– Ща будет бокс! – сказал он радостно.
– Ну наконец-то! Теперь его долго не будет ни видно, ни
слышно! – сказала Гробыня и потащила Таню показывать дом. Кроме гостиной,
внизу обнаружились еще две спальни, в одной из которых была установлена
необычная медная ванна, отлитая в форме половины ракушки.
– Недурно, да? – вскользь, но с явной гордостью
спросила Гробыня, заметив, что Таня с интересом разглядывает ванну.
Таня подтвердила, что недурно. Как оказалось, Склепова сама
нашла ванну в старом доме, который вот-вот должны были снести.
– Еле успели упереть… Хорошо, что у меня был с собой
компактный трактор, – сказала Гробыня.
– Какой трактор? – не поняла Таня.
– Да вот он сидит, дармоед! Свалился на мою голову,
изгадил молодость, опошлил юность! – Склепова небрежно кивнула на
гломовскую спину. Спина осталась безучастной. Она смотрела бокс.
– Эй, Глом! О тебе говорят! Не хочешь как-нибудь
пошевелиться, что-нибудь сказать? – продолжала атаковать Гробыня.
Гуня, которому она мешала смотреть зудильник, не
оглядываясь, швырнул назад подушку.
Таня продолжала осматриваться.
– Необычная люстра! Мне нравится! – сказала она,
разглядывая массивный деревянный круг, висевший в спальне над кроватью Гробыни.
Вдоль обода в просверленных отверстиях помещались свечи, общим числом более
сотни. Свечи были вечные и негаснущие, что не мешало им чадить и капать воском.
– Ой, да я тебя умоляю! Обычное колесо! – сказала
Гробыня, втайне крайне довольная.
Стоило ей об этом упомянуть, Таня вспомнила, где прежде
видела такой же круг.
– А, тележное колесо! А я никак не соображу, что это!
Гробыня перестала быть крайне довольной.
– Ты уже пошутила? Смеяться можно? Тогда ха-ха! –
сказала она.
– Ты это о чем?
– Тележное колесо? Проснись и пой, Гротти! С колесницы
Птолемея, грека на египетском престоле, не хочешь? Если тебе что-то говорят
слова «грек» и «престол», – заявила она.
Таня с сомнением взглянула на круг со спицами, однако
спорить не стала.
Обход квартиры продолжился. Гробыня то и дело
останавливалась, будто подсказывая Тане, где и чем надо восхищаться. Таня
ощущала себя морозом-воеводой, который обходит не свои, а чужие владения. Ей
явно не хватало эмоционального градуса, чтобы в должной мере насытить тщеславие
Склеповой.
«До чего же она любит играть в «позавидуй мне!» – подумала
Таня.
Правила игры были простые. От гостя требовалось хвалить все
что угодно, хозяин же небрежно отмахивался и просил его прекратить. Однако если
гость действительно внимал мольбам и прекращал, в следующий раз его уже не
звали.
– Ну все! Берлогу посмотрели, теперь можно и
поесть! – смилостивилась наконец Склепова.
Гробыня подошла к холодильнику – холодильник был заурядной
лопухоидной марки, хотя и с дюжиной пулевых дыр – и, порывшись, достала два
унылых йогурта, стеклянную банку с холодными котлетами и три рахитичные
морковки.
– Опять никто не сходил за жратвой! Ну ничего, не в
диете счастье… Посидим, потреплемся! – вздохнула Гробыня и красными
искрами принялась бомбардировать чайник, помогая ему закипеть. – Ну как
тебе наше воронье гнездышко? – спросила она у Тани.
– Впечатляет. Слушай, а как твои родители отнеслись к
тому, что ты поселилась на Лысой Горе с Гуней? – спросила Таня.
Гробыня поморщилась.
– Ну… они были не в восторге. И от Лысой Горы, и от
Гунния в особенности. Представляешь, этот лошак, когда я его с ними знакомила,
ковырял в ухе горлышком пивной бутылки! Просто убила б!.. Мама встала в стойку
и начала вопить в духе, что «мать всегда права!», но я сделала ловкий ход. Я
сказала, что сама могу стать мамой не сегодня завтра, если меня не оставят в
покое. В общем, родители отвяли. В сущности, им и дергаться было нечего. Пока я
училась в Тибидохсе, они видели меня месяц в году – не чаще.
– Это – да, – грустно сказала Таня, вспоминая
своих родителей, которых ей вообще не случилось увидеть, если не считать
единственного раза, в матче со сборной вечности. Эх, папа-папа… Спасибо тебе!
Перстень Феофила ободряюще потеплел.
– Эй, Гроттерша! Ты недодала мне повиливаний хвостиком!
Где восторги? Где обморок от счастья? Как квартира-то? Лучше, чем наша жалкая
каморка в Тибидохсе? – спросила Склепова, любившая получать похвалы в
ненормированном количестве.
