Вдохновленная новой идеей, Гробыня забегала по комнате.
– С ума сойти… Невероятно! У этих иностранцев мозги
какие-то разлинованные… И там в одной линеечке, допустим, отмечено: писать
письмо Гроттерше каждого четырнадцатого числа… Наш бы написал пять писем за
неделю, ответа не получил и проехали. А этот знай себе строчит… Слушай, а
может, так правильно? Может, так и надо?
– Что правильно?
– Он тебя приручает, вырабатывает условный рефлекс, как
у собаки Павлова. Представляешь, какого-нибудь четырнадцатого числа ты не
получаешь от Пуппера письмо. Что такое, почему? Забыл? Не мог он забыть!
Распсихуешься и примчишься в Магфорд выяснять, что за дела в натуре?
Отлынивать? А ну быстро за карандаш, я сказала!
Гуня услышал окрик и, толком не понимая, к кому он
относится, озабоченно завозился. Склепова положила подбородок на руки и
задумалась. Лицо у нее стало печальным. Разномастные глаза смотрели с грустью.
– Хочешь я тебе что-то скажу? При всем своем
многообразии любовь чудовищно однообразна. Ее превозносят только те, кто сам
никогда не любил, а лишь начитался книжек и насмотрелся фильмов. А так, как ни
крути, все одно и то же. Те же свидания, те же кафешки, те же слова, только в
разной последовательности. Скукота!
Таня взглянула на нее с удивлением.
– Не совсем понимаю, о чем ты… Любовь однообразна,
только если это не любовь. С таким же успехом можно сказать, что весь океан
одинаковый, потому что он везде мокрый, – проговорила она серьезно.
Склепова зевнула.
– Ну что тебе сказать? Для Валялкина ты уже морально
дозрела. Он тоже любит все возвышенное. Танька да Ванька – классическая
пара, – заявила она.
Таня отнеслась к словам Гробыни нормально. Более того, в
глубине души она с ней согласилась, хотя и выражена мысль была в свойственной
Склеповой безапелляционной манере.
– Каждому – свое, – сказала она, взглянув на
широкую спину Гломова.
Гробыня хихикнула, сразу поняв, кого Таня имеет в виду.
– Вот именно. Хоть какое, а свое! Ну хватит об этом!..
Малютка Глобынюшка устала! Глобынюшка не хочет лассуждать! Она хочет немного подлазнить
Гуню и завалиться баиньки в мягкую кловатку! – сообщила она, мило сюсюкая.
– Как ты его будешь дразнить?
– А так! Вдумайся: такая красивая девушка, как я,
гробит с ним жизнь, а эта хмырина вместо того, чтобы умереть от счастья,
глазеет в зудильник! Хочешь, чтобы он тебя убил сейчас? Встань между ним и
экраном. Я не согласна жить в одной квартире с истуканом! А вот сейчас мы его…
Склепова хихикнула и щелкнула пальцами. Зудильник погас.
– Опс! Бокса больше нету! Победила дружба! –
громко сказала Склепова.
Гломов зарычал, сорвался с дивана и бросился душить Гробыню.
– Спокойно, медвежонок, спокойно! Одна больная голова
хорошо, а две больные головы лучше! При чем тут я? Просто маленькая авария на
подстанции. А теперь садись сюда и слушай! Мы будем заниматься твоим культурным
развитием.
Гуня взял себя в руки и грузно сел на стул.
– Кто придумал пылесос?
– Баб-Ягун, – мучительно подумав, сказал Гломов.
Гробыня озадачилась. Кажется, она сама толком не знала, кто
его придумал.
– Разве Ягун? А не Леонардо да Винчи, нет? Впрочем,
неважно. Экзамен ты сдал. А теперь сбегай в ночной магвазинчик. Купи нам
чего-нибудь на перекусон.
Гуня взглянул на свисавшие с камина часы – оплывшие и
мягкие, как на картине Дали, и зевнул до щелчка в челюстях.
– Не, не пойду. Какие ночные магвазины? Сейчас одни
упыри бродят. Это ж не лопухоидный мир… – сказал он.
Гробыня подумала и решила Гуней не жертвовать. Сила силой, а
против толпы нежити шансов у него не было. Гломов еще раз зевнул и, отправляясь
спать, локтем смахнул что-то со стола.
– Гуня, ты опять кокнул небьющуюся чашку! – не
глядя, сказала Склепова.
Она еще некоторое время посидела с Таней, а затем пожелала
ей спокойной ночи.
– Только не вздумай ложиться на засасывающий диванчик.
Твой скелет с утра испортит мне аппетит… Там есть раскладушка… Разберешься, как
чего открывать? – поинтересовалась Гробыня.
Она была верна своему принципу гостевого самообслуживания.
Таня заверила ее, что разберется. Детство, проведенное в
семье дяди Германа и тети Нинели, сделало ее уникальной специалисткой в
раскладушечной отрасли.
Погасли свечи. Комната медленно погрузилась в объятия ночи.
Тане почему-то не спалось, хотя за день она безумно устала. Она лежала,
смотрела в белеющий потолок и перебирала разные темы для ночных размышлизмов.
«Хорошо Гробыне! Ей не надо каждую секунду подсказывать:
«Обними меня!» Хотя нет, я к Ваньке несправедлива. Ванька сложный, а Гломов
просто зоологический примитив. Жить с ним – тоска зеленая», – подумала
Таня, невольно сравнивая Гломова с Валялкиным.
Спохватившись, что размышляет о вещах довольно скользких,
Таня выбросила эти мысли из головы. Ее сознание захватила совсем уже случайная
и побочная тема – карточная. Она стала думать, какой карте кто соответствует.
Сарданапал, конечно, бубновый туз, Тарарах – король червовый. Медузия – пиковая
дама, Зуби – крестовая, Поклеп – пиковый король… Ванька? Хм… Ванька – червовый
валет. Пуппер – тоже валет, но бубновый. Бейбарсов – пиковый или крестовый. Но
Бейбарсов уже не ее валет, а раз так, то прочь его из колоды!
Наконец все роли были распределены, и лишь она, Таня,
осталась не у дел. Интересно, какая она дама? Нет, все-таки нечестно устроены
карты. Мужчинам проще. Кто молод для туза или короля, тот валет. Было бы
справедливо, появись, кроме дам, еще что-то… Скажем, принцессы или королевны. В
иерархии карт их можно поместить между дамами и валетами. Она, Таня, была бы
червовой королевной.
Спина затекала. То ли раскладушка попалась неудачная, то ли
Таня просто успела отвыкнуть спать на раскладушке. Голова оказывалась то слишком
низко, то слишком высоко. Ноги вообще не помещались и лежали на алюминиевом
каркасе, который оказался еще и холодным. Нет, со склеповской раскладушкой явно
было что-то не так. Похоже, в душе – если допустить, что у раскладушек есть
подобие души – она завидовала прокрустову ложу и страстно хотела стяжать его
лавры.
