Таня вспомнила, как однажды, курсе на четвертом, она позвала
Ваньку и Ягуна на манную кашу. Они пришли и расселись важные, будто их
пригласили в дорогой ресторан, ожидая, пока каша, поставленная на
одноконфорочную плитку с газовым баллоном (обалдеть: настоящая лопухоидная
дачная плитка!) закипит. Переливая готовую кашу в тарелки, Таня сделала это так
«ловко», что вся каша оказалась у Ягуна на коленях.
Играющий комментатор повел себя как джентльмен. Он остудил
кашу заклинанием, попросил Таню не смущаться и заверил, что вполне может доесть
кашу прямо с брюк. А какое лицо стало у Ваньки!
Таня засмеялась. Сколько замечательных воспоминаний, с
которыми так или иначе связан Ванька! В сущности, лучшая арифметическая треть
ее жизни прошла в Тибидохсе с ним рядом. И он всегда оказывался с ней – надежный
милый Ванька. Таня испытывала к Валялкину сумасшедшую нежность, такую огромную,
что едва могла сдерживать ее.
– Ты помнишь, у тебя была желтая майка? Ты не
расставался с ней ни днем, ни ночью и даже стирал ее прямо на себе –
заклинанием, – спросила Таня.
Ванька задумчиво кивнул.
– Я был смешной, – сказал он.
– Ты был милый! Ужасно милый! Колючий, задиристый,
вечно растрепанный, но одновременно чудовищно свой… такой весь ванистый…
Валялкин усмехнулся. Заметно было, что он обрадован, хотя
то, каким сохранила его Танина память, его не слишком воодушевило.
– Вообще-то у меня есть кое-кто, кто подпалит сырые
дрова в одну секунду. Но мне пока не очень хочется его будить, – сказал
он.
– Кто? – спросила Таня ревниво.
Она ощутила, что это и есть Ванькина тайна, которую она
угадывала в каждом письме. Тайна эта скрывалась где-то между строк и
посмеивалась оттуда, неуловимая и хитрая, как улыбка в васильковых глазах
Валялкина.
Ванька поднес палец к губам и показал на большой медный
котел, стоявший в углу на лавке. Таня приблизилась. В котле кто-то вкусно
посапывал.
– Осторожно! Не наклоняйся! – предупредил Ванька.
– Почему?
– Посмотри на мои брови и ресницы! – сказал
Ванька.
Таня посмотрела.
– Их нет! – сказала она.
– Он их сжег. У меня теперь всегда наготове банка с
упырьей желчью, – подтвердил Ванька.
Таня подошла к котлу. На дне, свернувшись, как могут
сворачиваться только ящерицы, спал молодой салатово-зеленый дракон с острым
гребнем. Самый маленький дракон, которого Тане когда-либо приходилось видеть.
Размером меньше кошки, а еще точнее, если измерять все в тех же кошках – с
двухмесячного котенка. Ноздри у него были резные, в форме запятой –
классические драконьи ноздри. Когда дракон выдыхал, в глубине возникали
крошечные алые точки, похожие на разгоравшиеся угли.
Таня смотрела на крошечного дракона с радостным недоверием.
Она привыкла к драконам огромным, как Гоярын, или хотя бы к драконам размером с
крупного жеребца орловской породы – как его сыновья.
– Какой маленький! Но почему в котле? Почему не в
корзине? – спросила Таня.
– К сожалению, котел – единственная вещь в доме,
которую он не может подпалить или расплавить. Проверено опытом, – с
ворчливой лаской сказал Ванька.
Примерно так хозяева говорят о любимых собаках, которые
перегрызли в доме все, до чего в теории можно добраться.
– А чей это детеныш? Где его родители? – спросила
Таня.
Ванька усмехнулся.
– Родители?.. Хм, помнишь, Тарарах показывал нам, как
определять возраст драконов?
– По цвету чешуи, по температуре пламени или по
количеству чешуек вокруг ноздрей. По цвету чешуи он совсем еще младенец…
Посмотри, какая она свежая, даже не зеленая, салатовая…
– Да, по цвету чешуи он еще совсем малыш, – легко
согласился Ванька. – Зато температура пламени у него не детская. Да и по
чешуйкам вокруг ноздрей выходит, что ему не меньше полутора тысяч лет.
– Полторы тысячи? Не верю!
– Хочешь посчитать? Только имей в виду, мне это стоило
бровей, – заметил Ванька.
Дракончик посапывал на дне медного котла, раскалявшегося,
когда струйка горячего дыма из его ноздрей касалась стенок. Вид у него был
идиллический. Кожистые крылья казались непропорционально маленькими, как у
цыпленка. Ванька заверил Таню, что это не мешает дракончику, когда он не спит,
носиться так, словно к его хвосту привязали зажженный фитиль.
– Нелогично как-то. Если полторы тысячи, то почему он
не растет? Сыновьям Гоярына гораздо меньше и уже какие лоси, – сказала
Таня.
– Не знаю, почему. Есть у меня одна идейка, но я пока
не уверен, что прав, – сдержанно ответил Ванька.
Таня отметила, что он стал гораздо спокойнее. Прежний Ванька
немедленно озвучил бы эту идейку и еще идей десять для ровного счета. И вообще
пользовался бы всяким шансом, чтобы заработать у нее, у Тани, пару-тройку
призовых очков. Этот же новый Валялкин был погружен в себя. Кашалот в нырке,
тигр в прыжке… И ей, Тане, пока не было рядом с ним места. Во всяком случае,
она его внутренне не видела.
Однако с выводами – а все выводы, которые делала Таня,
опирались всеми руками и ногами на сердце и лишь одним мизинцем на разум –
спешить не стоило. Таня решила повременить, пока второе впечатление, более
надежное, не нагонит первое и либо подтвердит, либо опровергнет его. Ведь как
бывает? Встретишь человека, кинешься к нему, а через некоторое время понимаешь,
что и говорить вам не о чем и встреча не такая уж и радостная.
– А где ты его нашел? – спросила Таня.
Ванька коснулся котла и подул на палец. Раскалившаяся медь
дышала жаром, хотя карликовый дракон только посапывал во сне.
– Это случилось в декабре, за три дня до Нового года.
Снега тогда выпало столько, что я утром не сумел открыть дверь. Мне пришлось
высунуть руку из окна и выпустить наугад несколько искр, пока я растопил
сугроб, который намело перед дверью, – вспомнил Ванька.
Он опустился на корточки рядом с Таней и отрешенно, возможно
в поисках равновесия, положил ладонь на ее колено.
– Я вышел во двор. Дом был точно на острове, и везде,
куда ни кинешь взгляд, – снег, снег, снег… Он падал и падал. И ничего не
было в мире: ни неба, ни земли – только мы двое: я и снег. Это был мир для нас
двоих.
– А я? – спросила Таня недоверчиво.
Ванька виновато покачал головой.
