– Прости, Тарарах, но я женщина темная и не постигаю
творческого полета твоей мысли. Не мог бы ты выражаться яснее?
– Коты и клизмы. Катаклизмы. Я предчувствую их
близость, – уточнил питекантроп.
– Пещерный юмор!
Одна из прядей медных волос доцента Горгоновой подозрительно
шевельнулась. Почувствовав это, Великая Зуби предостерегающе коснулась ее
локтя.
– Меди… не надо… ты устала и взвинчена, – шепнула
она.
Медузия на миг прикрыла глаза, показывая, что прекрасно это
понимает и держит себя в руках.
– И по каким же признакам, позволь тебя спросить, ты
делаешь такие выводы? – спросила она у Тарараха.
– Сны, – терпеливо пояснил питекантроп. –
Несколько дней подряд мне снится, что у меня выпадают зубы. А зубы у меня
отличные, хотя и не самые белые. В первый раз такое было незадолго до великого
переселения народов, во второй – перед чумой в начале четырнадцатого века, в
третий – незадолго до Первой мировой войны.
Академик Сарданапал положил Тарараху руку на плечо.
– Надеюсь, что все еще обойдется. Мы должны успокоиться
и быть едины. Недаром древние говорили: «Ранит не битва, ранит бегство». А пока
я попросил бы воздержаться от прогнозов, – успокаивающе заметил он.
Питекантроп взъерошил волосы огромной пятерней.
– Да что я такого сказал-то? Ну обойдется и обойдется!
Я буду только рад! – обиженно прогудел он.
Недалеко от стены, хлопая крыльями, пролетели две гарпии.
Одна из них походя обругала Великую Зуби нехорошим словом и мгновение спустя с
мерзким карканьем свалилась в ров. Зуби подула на кольцо.
– Так кто из нас взвинчен? – шепнула ей Медузия.
Великая Зуби поправила свою прямую, как у пони, челку и
вздохнула.
– Есть вещи, которые лучше не спускать. Сминдальничаешь
в малом – аукнется в большом, – заметила она.
Тарарах, Сарданапал, Поклеп Поклепыч, Медузия и Зуби стояли
на стене, на том ее участке, к которому примыкала Башня Призраков, и ждали.
Ждали уже почти час, вглядываясь ввысь, туда, где каждую минуту могли сверкнуть
семь радуг Грааль Гардарики.
По балкончику Башни Призраков меланхолично плавала
Недолеченная Дама и надиктовывала поручику Ржевскому список болячек назавтра.
Список переваливал уже на вторую страницу и был расписан фактически по минутам.
Недолеченная Дама умела ценить свое время.
Поручик старательно записывал, сопровождая каждую новую
строчку кавалерийским хохотком. Недолеченной Даме это совсем не нравилось.
– Гад ты ползучий! – сказала она с досадой. –
И за то, что ты такой гад, пиши: «18–00. Укоризненно умереть на руках у
страдающего мужа. Подчеркнуть один раз!»
«Ползучий гад» радостно записал. Он надеялся, что на этом
диктовка закончится. Но не тут-то было.
– Готово? Поехали дальше! «19–05. Укоризненно ожить на
руках у безутешного мужа. «Безутешного» – подчеркнуть два раза! –
продолжала диктовку Дама.
Одуревший от писанины Ржевский, бунтуя, отбросил перо.
– Надоело! Не буду писать!
Дама сдвинула брови.
– А я тебе говорю: пиши!
– Ты меня не заставишь! – выкрикнул поручик.
В голосе его супруги появились грозовые нотки.
– Это что еще за фокусы? ПИШИ! Ну же!
Ржевский не выдержал.
– А-а-а! Я тебя задушу! Недоувеченная дамочка! –
задиристо крикнул он, хватая жену за шею.
Недолеченная Дама нетерпеливо поморщилась.
– Не забегайте вперед, Вольдемар! Надо уважать
расписание! Удушение намечено на послезавтра на час дня! – сказала она.
Это было уже слишком. Ржевский страшно закричал, схватился
за голову и сгинул.
Теплый летний вечер мало-помалу угасал. Тени становились
длиннее и выцветали, сливаясь с травой. С драконбольного поля доносились
возбужденные крики. Розовые языки пламени прочерчивали воздух. С той стороны
защитного купола мелькали длинные зеленовато-серые тела сыновей Гоярына. На
поле тренировалась новая команда, набранная Соловьем из способных учеников
младших курсов. Маша Феклищева – да-да, та самая Маша, которая казалась некогда
такой маленькой и смешной на чучеле крокодила! – была в ней признанным
лидером. Эх, летит время!
Поклеп Поклепыч поднял воротник куцего пиджачка, что усилило
его сходство с нахохлившимся грачом. Теперь пришло его время вспылить.
– Он, видите ли, задерживается! Для государственного
чиновника это непростительное хамство! Мне не восемнадцать лет, и я не
мальчишка, скачущий зайчиком от первого вагона кольцевой к первому вагону
радиальной, так как точно не помнит, где назначил свидание! Мы имеем полное
право вообще заблокировать Гардарику, чтобы он расшиб себе голову, –
заявил он.
– Поклеп… а ты, однако, романтик! Какое забавное
лопухоидное сравнение! Неужто и ты назначал свидание в метро? Разве русалки там
плавают? – улыбнулась Медузия.
Поклеп побагровел и гневно уставился на доцента Горгонову.
– Что за выводы? Откуда ты их взяла? С потолка? Не
помню, чтобы я говорил что-то про себя! – прорычал он.
– Не надо, Меди! Поклеп Поклепыч прав. Я тоже не вижу в
поведении этого типа никакой логики, – примирительно поддержала Поклепа
Зуби.
Сарданапал замотал головой, не соглашаясь с ней. Его
бунтующие усы, не так давно сглаженные кем-то из юных учеников темного отделения
(сам академик пока этого не замечал), коварно оплели дужки очков.
– Логика есть. Еще какая. Своим демонстративным
опозданием он указывает нам наше место, – спокойно отметил он.
– Если так, то это чересчур! Что помешает нам
повернуться и уйти? И пусть ищет нас, где знает! Шатается по Башне Привидений,
встречая лишь олухов типа Ржевского! – вспылила доцент Горгонова.
Академик укоризненно посмотрел на нее.
– Напротив, Меди, уходить мы не должны. Этого он и
добивается. Ему необходимо придраться хоть к чему-то. Именно за этим его сюда и
прислали. Я уже мысленно приготовился к тому, что он будет искать повод для
конфликта. И как бы нам ни хотелось превратить его в лягушку – нам придется ему
улыбаться…
– Но зачем? Почему мы должны терпеть этого червя? Зачем
он вообще сюда тащится? – наивно спросил Тарарах.
Питекантроп был устроен с восхитительной простотой. Голоден
– ешь, весело – радуйся, обидели – дерись, любишь – целуй.
