Верка Попугаева и Дуся Пупсикова оказались на месте, однако
не обратили на Ягуна никакого внимания. Они сидели и спорили с пеной у рта, что
будет, если чихнуть в ложку с супом. Будет желудочный грипп или нет?
– Будет! – утверждала Попугаева.
– Смотря кто чихнул. А если ты сама чихнула? – не
соглашалась Пупсикова.
– Все равно будет!
– А я говорю: не будет.
Ягун понял, что это один из тех споров, когда важна не тема,
а сам процесс и где спорящие раз по семь меняются позициями. Продолжаться такой
спор может бесконечно. Внуку же Ягге не хотелось задерживаться здесь надолго.
Он откашлялся.
– Добрый день, девочки! Вы прекрасно выглядите! –
сказал он громко.
Пупсикова и Попугаева разом повернулись к нему.
– Какими судьбами?! – воскликнула Пупсикова.
– Ягун! – добавила Попугаева.
Подождав некоторое время, играющий комментатор убедился, что
с ним уже поздоровались и дальнейших изъявлений радости не ожидается. Ягун был
личностью своеобразной. Молчанию как средству человеческого общения он не
доверял и был убежден, что когда люди встречаются, они должны разговаривать и
проявлять доброжелательность. Так как со стороны Пупсиковой и Попугаевой ни
того, ни другого не наблюдалось, Ягуну приходилось разговаривать и проявлять
доброжелательность за троих, что было утомительно, поскольку запасы самой
большой доброжелательности имеют свои пределы.
– Как дела, Пуп и Поп? – спросил Ягун. «Пуп» и
«Поп» – так на младших курсах дразнили в Тибидохсе Пупсикову с Попугаевой,
ходивших повсюду вместе.
Пупсикова с Попугаевой заверили его, что дела лучше всех.
– А я вас искал! – продолжал Ягун.
Пуп и Поп вежливо улыбнулись.
– Как узнал, где мы? Все думают, что мы в
Москве, – спросила Попугаева.
– Семь-Пень-Дыр подсказал.
Услышав имя «Семь-Пень-Дыр», Пупсикова с Попугаевой не
умерли от радости.
– А! Жук этот… – сказали они.
Ягун спросил, почему они назвали Семь-Пень-Дыра жуком,
однако ответа не получил.
«Если и вся встреча выпускников будет такой же, то стоило ли
ее затевать?» – подумал Ягун. Он ощутил себя человеком, которому больше всех
надо и который, как результат, чаще прочих получает по мозгам.
Он вручил Пупсиковой и Попугаевой приглашения.
– С двадцать третьего по двадцать шестое? Не знаю, буду
ли я свободна, – озабоченно сказала Попугаева.
Она открыла еженедельник и принялась перелистывать его,
держа его так, чтобы Ягун не мог заглянуть. Однако играющий комментатор и без
того видел, что все страницы еженедельника чистые, если не считать единственной
записи «Зубы» где-то в районе двадцатого.
– Ну хорошо… возможно, я смогу выбраться, –
сказала Попугаева великодушно.
Пупсикова выпендривалась гораздо меньше. Она честно сказала,
что у нее на двадцать четвертое записана только одна собака, которую отлично
можно перенести на любой другой день. Да и вообще, вероятнее всего, хозяин еще
до двадцать четвертого поступит с ней так, как Герасим поступил с Муму.
– Его собака – неизлечимая дура! Она все грызет и всюду
пачкает. А еще лает и кусается, – заметила она.
– Ее оклеветали.
– Почему?
– Слишком много недостатков для одного несчастного
пса, – сказал Ягун.
Пупсикова пожала плечами. Ей было все равно.
– Ты будешь есть? – спросила она.
– Не будет! Он небось у Дыра нахлебался чаю! –
ответила Попугаева, и обе захихикали одинаковым смехом, как Бобчинский с Добчинским.
– Вы совсем не изменились, девочки. Все такие
же, – сказал Ягун задумчиво.
Попугаева с Пупсиковой перестали смеяться и напряглись.
– Ягун, я тебя люблю! – сказала Попугаева.
– Какое совпадение! Представь, я тоже себя
люблю! – сказал Ягун.
Он как-то сразу понял, что фраза «я тебя люблю» в устах
Попугаевой означает всего-навсего, что он ее достал.
Ягун про себя выругал того санитара, который забыл закрыть
дверь в палату № 6 и выпустил оттуда двух этих кликуш. Он попрощался и
хотел уже уйти, когда в комнате появилось еще одно действующее лицо. Робкий
парень лет двадцати трех с большой родинкой на подбородке.
– Э-э… Я тут… Могу я увидеть белого мага Веру? –
спросил он робко.
– Я Верб! – гневно поправила Попугаева.
Поняв, что пришли не к ней, Пупсикова мигом утратила к парню
интерес. Зато лицо у Верки стало сосредоточенным, как у хирурга,
намеревающегося вырезать аппендикс каменным ножом без наркоза.
Парень недоверчиво уставился на Пупсикову и Попугаеву. Он
явно ожидал увидеть кого-то постарше.
– Вы, наверное, заняты… я зайду в другой раз… –
сказал он, начиная пятиться.
Но не тут-то было. Попугаева щелчком пальцев захлопнула
металлическую дверь с усатыми красотками. Следующим щелчком пальцев она
выдвинула стул, который налетел на парня сзади и толкнул его под колени. Парень
рухнул на стул, как если бы ему подрубили ноги.
– Садитесь, пожалуйста! – сказала Верка ласково.
Парень тупо уставился на стул.
– Я вас слушаю! Кого-то приворожить? Найти пропавшего
человека? Погадать? Учтите, с фото три на четыре я не работаю: мне глаза
жалко! – сказала «белый маг Верб», строгим взглядом давая понять Ягуну,
что он ей мешает.
– Нет, у меня другое. Моя девушка хочет замуж! –
сообщил парень жалобным голосом.
Попугаева понимающе кивнула.
– Распространенный случай. Сочувствую. За кого?
– Вы не поверите. За меня, – убито сказал парень.
Челюсть у Попугаевой изумленно отвисла. Должно быть, с таким
тяжелым случаем она сталкивалась впервые.
– Сочувствую вдвойне, – брякнул Ягун и, пока
Попугаева не пустила в него боевой искрой, быстро шмыгнул к двери.
В коридоре его нагнала Пупсикова. Здесь, на лестнице, во
внерабочей обстановке, она не казалась уже такой суровой.
– Ты не поверишь! Она и меня прогнала… Кажется, Верка
вознамерилась приворожить этого парня для себя, – шепнула она.
– Сочувствую втройне, – сказал Ягун.
