– Буян, – коротко отвечал Сарданапал. –
Кое-кого на Лысой Горе посетила мысль, что школу на острове можно закрыть и
устроить здесь санаторий для престарелых магов, которым-де нужен хороший
климат. Но это все уловки для простофиль. Сдается мне, милейший Бессмертник
Кощеев надумал под шумок загнать островок японским магам… Буян – лакомый кусочек
для многих. В мире нет ни одной школы, которая была бы так удачно расположена.
Обычные школы ютятся на замкнутой территории по соседству с лопухоидами,
маскируются под пустырь или болото, и даже дракона лишний раз боятся из ангара
выпустить.
Тарарах протиснул свои толстые мизинцы в уши и энергично
прочистил их, точно сомневаясь, действительно ли он слышит всю эту чушь или
всему виной грязь.
– Закрыть школу? А как же ученики? О них что,
забыли? – спросил он с недоумением.
Сарданапал подошел к краю стены и, держась рукой за зубец,
глянул вниз на цветущий ров.
– Нет, не забыли. Бессмертник никогда ни о чем не
забывает. Взамен острова Буяна школе предлагают замечательный участок земли в
Заполярье. Чрезвычайно живописное место! Вечная мерзлота. Полгода ночь, полгода
день. Возможность круглогодично разводить северных оленей, много мха, ягеля и
бонус в виде северного сияния.
– А драконы? А жар-птицы? Они не выносят холода.
Единороги же вообще не выдержат переселения. Они очень привязаны к месту своего
рождения. Как же это, академик? О чем они там все думают? – растерянно
спросил Тарарах.
Сарданапал по-прежнему упорно разглядывал ров.
– Примерно тот же довод привел и я. Но мне было
открытым текстом сказано, что не стоит гробить отличную идею мелочными
придирками. Жар-птицы – ерунда. Их с удовольствием возьмет любая школа, тот же
Магфорд, к примеру. Драконов можно продать, а кого не купят – усыпить,
поскольку они будут своим ревом нарушать покой милейших пожилых магов.
Питекантроп распрямился, сжимая кулаки. Его честное лицо
побагровело. Встреться с ним в этот миг пещерный лев, он и то задумался бы, а
так уж ли он голоден? Стоит ли связываться?
– Так, значит, этот тип, этот мерзавец, этот шут
гороховый приезжает, чтобы закрыть Тибидохс и усыпить моих драконов? Я его
самого усыплю вот этими самыми руками! – прорычал Тарарах.
– Успокойся, Тарарах! Такими полномочиями он не
обладает. Он приезжает, чтобы составить отчет, который будет зачитан комиссии
на Лысой Горе. Пока было лишь предварительное заседание в сокращенном составе.
Увы, Кощеев подстроил все так, что оно завершилось не в нашу пользу. Мне
удалось оспорить его результаты и настоять на экстренном созыве расширенной
комиссии. У нас тоже есть кое-какие союзники из светлых магов. Да и не всем
темным нравится, что все стратегические решения принимаются исключительно
Кощеевым и его кликой. В общем, шанс есть. Но многое зависит от отчета.
Насколько уничтожающим он будет. Поэтому мы должны вести себя крайне
корректно, – сказал Сарданапал.
Едва ли питекантроп его слышал. Речь академика была для него
слишком длинной и загроможденной непонятными, скользкими словами. Комиссия…
заседание… Разве это главное?
– Мои драконы… мои жар-птицы… единороги… алконосты…
сфинксы… Сарданапал! Как же это? Мы знаем, что на нас с дерева свалится
клоп-вонючка, и не можем его придавить, потому что вони будет втрое
больше? – непонимающе сказал Тарарах.
Новая волна гнева захлестнула несложную душу преподавателя
ветеринарной магии. Отняв от лица ладони, он посмотрел на академика с укором.
Так смотрит собака, которую хозяин незаслуженно ударил.
– Как я смогу нянчиться с этой приезжей дрянью, если
каждую секунду буду помнить о моих драконах? – спросил он с болью.
– Не надо, Тарарах! Нянчиться тебе не придется. Он прозорлив,
а ты слишком наивен, чтобы здесь была возможна какая-то моральная комбинация.
Просто будь сам собой. И проконтролируй джиннов, чтобы они навели порядок в
ангарах. Ревизор туда наверняка заглянет, равно как и во все остальные места.
– Ревизор? – повторила Великая Зуби голосом,
который насторожил бы любого из ее учеников, но не насторожил академика. Он
никогда не прислушивался к Зуби с этой точки зрения.
– Да. И чудовищно придирчивый. Слышали об институте
общего и сравнительного чародейства в Екатеринбурге? Одна из первых его
ревизий. Директор института покончил с собой, запив толченый алмаз раствором
цианида. Профессорский состав в полном составе перевелся в Верхнее Подземье
прививать нежить от бешенства, а все младшие научные сотрудники мужского пола добровольцами
ушли в магмию. А все почему? Бедняги не смогли объяснить ревизору, куда
подевался глобус для точечной телепортации и откуда в журнале посещаемости
всплыли два несуществующих студента.
– Вот зверь. И докопался же! – сказал Поклеп с
восхищением. Он умел ценить родственные натуры.
– Именно так. Зверь и зануда. Мы должны быть готовы,
что он станет совать свой нос во все. Сколько кровавых пятен оставляют призраки
на лестнице и соответствует ли это нормативу, почему у Большой Башни ржавый
шпиль и как часто меняют памперсы атлантам.
– Сарданапал! Мне не смешно! – укоризненно сказала
доцент Горгонова.
– Мне тоже, Меди! Это смех сквозь слезы. Скоро в стенах
Тибидохса смеяться будут только поручик Ржевский и его милая женушка. Последняя
же, как известно, смеется лишь на похоронах, – заявил академик.
Великая Зуби зябко спрятала руки под пончо. Она мерзла
всегда и везде.
– Ревизор… Помнится, Гоголь писал о чем-то подобном. Ты
не забыла, Меди, как третьекурсники привезли к нам Пушкина и молодого Гоголя?
Мы еще недоумевали, каким образом они протащили их сквозь Гардарику. Оказалось,
что в желудке дракона… Пушкин написал о Буяне, а Гоголь заинтересовался
историей Вени Вия. Не стоило позволять ему так много смотреть зудильник, –
вспомнила Зуби.
Высоко над лесом полыхнули семь радуг Грааль Гардарики, и
тотчас над вершинами деревьев разлилось зарево. Какое-то время оно сохранялось,
прежде чем вечер поглотил его, приняв в свои усыпляющие руки.
– Когда прилетает светлый маг – зарево не такое
ядовитое. Чаще светло-розовое, – заметил Сарданапал.
Немногие знали о свойстве Гардарики отражать суть души вновь
прибывшего. Разве что преподаватели. От учеников это обычно скрывали, зная
склонность молодости к поспешным суждениям. Фактически жестоким приговорам.
Медузия улыбнулась:
– А-а, ты тоже заметил! А я даже посчитать успела.
Восемь!
Поклеп подался вперед.
– Разве восемь, не пять? – спросил он недоверчиво.
– Восемь.
