На Пипе было черное с кожаными вставками платье от
Сальвадора Бузько, московского модельера, который, по словам Пипы, шил только
для монументальных женщин, мелкими же брезговал. «Он и маме моей шьет», –
сказала Пипа, чем де-факто признала обычно оспариваемую «монументальность» тети
Нинели.
Таня вспомнила, что в последний раз, когда Пипа при ней
говорила с мамулей, тетя Нинель едва умещалась на экране зудильника. Дядя
Герман же, напротив, высох и напоминал пародийный вариант Бессмертника Кощеева.
– Иди за мной! Хорошо, что у малышни каникулы только с
июля! – сказала Пипа и, прежде чем Таня успела спросить, что тут,
собственно, хорошего, нетерпеливо потянула ее за руку.
По коридорам Большой Башни на цыпочках ходили человек
десять. Предводительствовала ими Гробыня Склепова. Они прокрадывались к
аудиториям, в которых не закончились еще дополнительные занятия у младших
курсов, и, приникая к щели, слушали и глядели.
Таня видела, как меняются их лица. Самые разнородные мысли
сталкивались, смешивались, сменяли друг друга. И радость была на них, что учеба
закончилась и они «отмучились», и превосходство знающих перед еще не прошедшими
путь, и воспоминания, и грусть, что былое никогда уже не вернется.
Первой надоедало обычно Гробыне, чья эмоциональная копилка
не отличалась особенной вместительностью. Склепова трясла головой, отгоняя
назойливых оводов памяти, и решительно двигалась по коридору дальше, к
следующей аудитории. За Гробыней, немного помедлив, тянулась и остальная
процессия.
– Привет! С вами можно? – спросила Таня.
– Можно. Если не боишься, что с тобой сделают то же,
что с Гуней… – сказала Гробыня.
– А что сделали с Гуней?
Вместо ответа Склепова вытащила руку из кармана и разжала
ладонь. На ладони у нее сидело что-то крошечное и крайне сердитое. Таня
всмотрелась.
– Привет, Гуня! – сказала она.
Микроскопический Гломов угрюмо кивнул.
– Что с ним? – шепнула Таня.
Гробыня засмеялась.
– Трехчасовое уменьшительное заклинание… Медузия
почему-то была сильно не в духе. А тут Гуня еще слишком навалился на дверь и
вместе с дверью упал в аудиторию. А вообще-то он мне маленький больше нравится…
Его можно щекотать соломинкой! Он так забавно пыхтит!.. А голос какой
писклявый! Гуня, скажи что-нибудь!
Гломов сердито повернулся к ней спиной.
– Права качает. Мелкие – они обидчивые, – громко
пояснила Гробыня.
Гуня так и подскочил.
Склепова огляделась и, повинуясь внутреннему зову,
перебежала к высокой двери в конце коридора. Поочередно, сначала ухом, затем
глазом, приникла к щели и замахала руками, как ветряная мельница, подзывая всех
к себе.
– Это надо видеть! Джинн Абдулла заменяет Безглазого
Ужаса у третьего курса!
Таня осторожно приникла к двери. Справа, где-то в районе
подмышки, она ощущала любознательное круглое лицо Пипы.
«Ну и чем мы лучше Попугаевой?» – подумала Таня.
Из класса донесся скрип, точно кто-то подвинул конторку, и
знакомый, причмокивающий голос джинна Абдуллы произнес:
– Нельзя сказать, чтобы я был рад вас видеть, однако
нашу встречу следует признать состоявшейся. Как я вижу, опоздавших уже нет,
усопших пока нет, так что продолжим… Сегодняшняя тема – семь чудес света. Храм
Артемиды в Эфесе, Колосс Родосский, Мавзолей в Галикарнасе, Александрийский
маяк, висячие сады Семирамиды и древнеегипетские пирамиды… Кто же вам,
бедненьким, обо всем расскажет, как не старик Абдулла? Мнээ?!
– Сарданапал! – предположил звонкий голос с
третьего ряда.
Абдулла вскинул трясущуюся длань. Кто-то обрушился на пол
вместе со стулом.
– Запомни, мальчик! На риторические вопросы не
отвечают! – сказал джинн назидательно.
Думая о чем-то своем, вечном и расплывчатом, как он сам,
джинн меланхолично проплыл над столом, поправляя сползший на щеку глаз. Таня
вспомнила, что они с Ванькой дразнили Абдуллу «облаком в штанах».
– Ну-с… что мы можем сказать о семи чудесах света, а,
юные господа? – спросил он.
– Вы назвали только шесть. Храм Артемиды, Колосса,
Мавзолей в Галикарнасе, Александрийский маяк, висячие сады и пирамиды. Седьмое
чудо – Статуя Зевса в Олимпии, – отрапортовал голос, по своей
скорострельной звонкости принадлежавший, скорее всего, женскому эквиваленту
Шурасика.
Дрожащий палец Абдуллы вновь поднялся и запрыгал, выписывая
ногтем руны.
– Преподавателей не поправляют!.. – сказал он.
Сиреневая молния рассекла воздух. Затем еще одна и еще. Лицо
джинна озадаченно вытянулось. Нос поменялся местами со ртом. Таня сообразила,
что Абдулла выбрасывает запуки, а женский эквивалент Шурасика их успешно
отражает. Джинн атаковал уже всерьез, а его юная противница все еще была жива и
здорова. Позор на его седую голову!
Взбешенный джинн вскинул вверх обе руки со скрюченными
пальцами, наклонился вперед, как безумный дирижер, который хочет разом
проклясть весь оркестр, и… вдруг остановился. Таня догадалась: Абдулла
спохватился, что будет выглядеть смешно, если обрушится на ученицу всей
магической силой. Одно дело – легкий запук, это еще туда-сюда, вроде шлепка
указкой по руке, и совсем другое дело, когда учитель вместо указки берет, к
примеру, топор.
Абдулла опустил руки и откашлялся.
– Седьмое чудо я не назвал, проверяя твою
внимательность, дорогая Маша! – произнес он обычным голосом, в котором не
гремели уже раскаты грома.
Таня внезапно поняла, что женским эквивалентом Шурасика
была… Маша Феклищева. «А я ведь ее совсем не знаю… В смысле как человека!» –
подумала Таня. Вот она – новая, непостижимая грань характера!
Пипа, чья круглая голова, постоянно меняя положение,
выныривала от Тани то справа, то слева, потеряла равновесие и ткнулась лбом в
дверь. Скрип был совсем тихим. Речь Абдуллы если и прервалась, то на долю
секунды, сделала легкую запинку, не больше. Однако Таня заметила, как его левый
глаз скользнул на щеку и цепко зыркнул в сторону двери.
– Засек! – коротко прошептала она и бросилась
бежать. За ней, уже не скрываясь, с топотом неслись остальные.
– А-а-а! Крысы бегут с корабля, а хомячка с собой не
взяли! – орал Жикин, подрезая на бегу Кузю Тузикова, чтобы первым
оказаться у лестницы.
– Эй ты, коровье бешенство! Уйди, кому говорят! –
огрызнулся Кузя.
