– Чушь! Я не верю в ненависть в белых перчатках. Если
уж ненавидеть… так ненавидеть! Чтоб клочья летели! – сказала Зуби с
негодованием.
– Видишь, Зуби, какие мы с тобой разные. А я вот вообще
не верю в продуктивность такого чувства, как ненависть, – отвечал
Сарданапал.
Пожизненно-посмертный глава Тибидохса достал золотой зажим и
аккуратно закрепил им свои бунтующие усы. Усам не терпелось разобраться с
медлительной, но сильной бородой, которая мирно дремала, обвив академику шею.
Зубодериха фыркнула. Ее глаза под выпуклыми стеклами сердито
блеснули. Маленькая дамочка в пончо похожа была в этот миг на задиристого
воробья.
Сарданапал примирительно коснулся ее локтя.
– Зуби, я вижу, что не убедил тебя. Это извечный спор
темных и светлых магов. Каждой стороне есть что положить на весы… Однако мне
всю ночь работать. Книги отчетности Тибидохса в кошмарном, запущенном
состоянии.
– Правда? – не поверила Зуби.
Сарданапал задумчиво посмотрел на щеголевато загнутый край
своей туфли. В персидском и мидийском царствах туфли носили именно такие, и
глава Тибидохса был почему-то уверен, что рано или поздно мода вернется. Мода –
это бегающий по комнате контуженный псих. Догнать его невозможно, но если
спокойно стоять на месте, то рано или поздно он сам на тебя налетит.
– Видишь ли, Зуби, обычно я полагался на заговоренное
перо. Оно само вело все книги. Но сейчас мне кажется, что лучше все
перепроверить. Меди… простите… доцент Горгонова, вы не откажетесь
помочь? – попросил академик.
– Доцент Горгонова не откажется! И не вижу, что здесь
смешного? – холодно сказала Медузия, заметив, что губы у Зуби вытянулись в
язвительную ниточку.
Когда остальные преподаватели разошлись, академик и Медузия
долго молчали. Без слов они порой понимали друг друга лучше, чем со словами.
Слова, если разобраться, прыгающие мячики в руках у жонглера. В общении людей
действительно близких слова скорее затуманивают смысл, чем помогают что-то
прояснить.
– Ты ведь знал Зербагана прежде? – спросила
наконец Меди.
В мире нет ничего моложе старой любви. В присутствии других
преподавателей Медузия старалась называть Сарданапала на «вы». Сейчас, однако,
такая необходимость отпала.
– Да, знал. Видел его за заседании предварительной
комиссии, когда летал на Лысую Гору, – подтвердил академик.
– Это было недавно. А до того? Вспомни!
– Зербаган не из тех, кто любит общество. Я тоже, как
ты знаешь, кабинетный червь. Хотя лет двести назад, кажется, мы встречались в
Магществе… Совсем мельком встречались, на уровне: «Вась-вась! Очень приятно! А
я вообще-то уже ухожу!»
– И он уже тогда был с посохом?
– Кажется, да… Он всегда с посохом. Точно… он пожимал
мне руку, а в другой у него был посох, – рассеянно сказал академик.
По волнообразному колебанию его бороды заметно было, что
Сарданапал думает уже о чем-то ином.
– Перстень… он и тогда уже был без камня, –
вспомнил вдруг он.
Глава 2
Контрабас прибывает по расписанию
Когда человек достигает своего потолка, он ударяется об него
и падает вниз.
Печальная истина
Когда кто-то постучал в стекло, первой мыслью Тани было, что
прилетел купидончик. Не отрываясь от конспектов, она привычно зачерпнула полную
горсть печенья и дернула раму, собираясь произвести обмен. Ее оглушил страшный
рев. За окном на новом громадном пылесосе, похожем на широкое хромированное
ведро, восседал Баб-Ягун. Мощная, едва ли не в ногу толщиной, труба пылесоса
была направлена вниз.
– Тук-тук! К вам можно? Это я, почтальон, привез кости
на бульон! – воскликнул он жизнерадостно.
– Привет, Ягун! – сказала Таня.
Играющий комментатор наклонил голову и проницательно
посмотрел на нее.
– И это все, чего я удостоился? Жалкого формального
привета? Картина Репина «Не ждали»? – поинтересовался он не без ехидства.
– Я готовлюсь к экзамену!
– А, ну да! Экзамен у тебя как состояние души или как
вечный насморк. У всех бывает, но не у всех проходит!.. Некоторые люди вечно
ходят с салфеточками, сморкаются в них, а потом забывают где попало, как
Попугаева.
– При чем здесь я?
– Да ни при чем. Не перестанешь ботанеть, станешь
Шурасиком в юбке.
– Хорошего же ты обо мне мнения! И вообще: мне нравится
Шурасик! – с обидой сказала Таня.
Ягун как обычно не полез за словом в карман.
– И мне, вообрази, Шурасик нравится! Но одно дело
нравиться, а совсем другое быть похожим. Вот мне слон, к примеру, нравится.
Разве из этого следует, что я мечтаю быть похожим на слона?
Шар сам подставился, чтобы влететь в лузу.
– Ты и так на слона похож! – сказала Таня,
протягивая между Ягуном и слоном связующую нить.
Уши у Ягуна торчали так же, как в детстве, и так же рубиново
пунцовели, когда сквозь них просвечивало солнце. Как в тот первый день в
квартире дяди Германа, когда Таня ощущала себя самым несчастным человеком в
мире… День, когда начались чудеса!
– Да, уши у меня козырные! Завидуешь – так и скажи! А
что у нас тут? Приблудившиеся калории? Подкормка для сирот с крылышками?..
Нет-нет, не убирай! Оставлю себе на черный день! – засуетился Ягун.
Вскинув трубу, он ловко впылесосил с Таниной ладони печенье.
Тетради белыми растрепанными птицами вспорхнули со стола и отправились в нутро
пылесоса вслед за покрывалом с кровати.
Это был уже явный перебор. Труба забилась, и, силясь
проглотить ком, пылесос стал сипеть и кашлять, как подавившаяся лошадь.
– Это тоже на черный день? – хмуро спросила Таня.
Ягун замотал головой:
– Я не виноват! Он сам зацапал! Я его нравственно
порицаю! Нет, ну каков у меня пылесосище! Просто зверь, да? Летаю и словно уже
в рай попал! Спецзаказ магробополитена! Представляешь, сколько в нем ватт?
– Так там еще и вата? Жуть какая! – легкомысленно
сказала Таня.
