– В машине. Выхватить не успели, – еле слышно прошептал офицер и стал смотреть в сторону.
Все мои благие намерения сдержаться мигом улетучились. Никогда не лежало у меня сердце к командиру третьего взвода: как бестолковый и безалаберный был – таким он и остался, хотя и провоевал, можно сказать, четыре месяца.
– Это что ж, товарищ старший лейтенант, получается? Вы с командиром машины, оставив оружие, амуницию внутри машины, ехали на броне, как на курорте. Забыв, что кругом противник, что он может выстрелить из-за любого куста. Это вы должны пинать бойцов, чтобы они были всегда начеку, а вы первый и нарушаете, подавая пример своим подчиненным…
Я замолчал, а то если я буду продолжать его ругать, то ведь могу не сдержаться и в рожу ему заехать, так он меня со своим взводом достал.
– Ладно, ругать больше я вас не буду – просто бесполезно. Мишкин, сколько ракет взорвалось внутри?
Командир взвода задумался, но потом нерешительно пожал плечами:
– Не знаю, товарищ майор.
Я тяжело вздохнул, подавляя нарастающий гнев:
– Как ты был, товарищ старший лейтенант, «пиджаком», так им и остался. Ничему тебя не научили эти четыре месяца войны. Как с тобой разговаривать, я не знаю.
– Товарищ майор, ну чего вы опять на меня наезжаете? Ну, не считал, сколько взорвалось ракет, и что из этого?
С досадой махнув рукой, я повернулся к командиру машины:
– Сколько взорвалось?
Сержант исподлобья взглянул на командира взвода, потом потупил взгляд:
– Тринадцать.
– А теперь, Мишкин, послушай, для чего твой сержант, в отличие от тебя, считал разрывы ракет. Докладывайте, товарищ сержант.
Командир машины чувствовал себя неуютно, полагая, что своими разъяснениями ставит в неловкое положение командира взвода, и поэтому мялся, но потом пересилил себя и начал рассказывать:
– В машине находилось пятнадцать ракет, взорвалось тринадцать. Две ракеты, которые не взорвались, подверглись воздействию высоких температур и, скорее всего, находятся во взведенном состоянии. Значит, транспортировать противотанковую установку нельзя, нельзя и туда лезть. Можно, конечно, кинуть туда гранату, чтобы они сдетонировали, но неизвестно – взорвутся обе или только одна.
Сержант замолчал и выжидающе поглядел на меня, как бы спрашивая, все ли он сказал или что-то упустил.
Я удовлетворенно мотнул головой и молча показал рукой на сержанта: мол, учись, Мишкин, потом отослал солдат подальше, чтобы они не слышали, что я буду говорить их командиру.
– Мишкин, ты хоть разговаривай с подчиненными, общайся больше с ними, и они тебя многому научат. Видишь, как сержант четко и грамотно все разложил – учись. Ладно, ругать больше не буду, но я тебя все равно накажу. Может быть, неправильно поступаю, но я тебя здесь оставляю вместе с солдатами для охраны противотанковой установки, чтобы никто не полез туда из любопытства и не подорвался. Можно, конечно, было оставить одних солдат для охраны, но останешься и ты – раз думать не хочешь, значит, будем заставлять. Еду и спальные мешки старшина вам привезет. А я сейчас поеду к саперам и договорюсь, чтобы завтра они разминировали ракеты, и мы утащим машину в ремонтную роту для ее списания. Сходишь к десантникам и договоришься о взаимодействии.
Приехав в штаб, я доложил командиру полка о происшествии, но командир воспринял мое сообщение спокойно и буднично.
– Копытов, только с саперами вы там будьте поосторожнее. Лучше всего взорвать бы ее.
Ту же мысль высказал и командир саперов:
– Боря, давай ее завтра взорвем к черту. Как разминировать твои ракеты после пожара – неизвестно. Завтра возьмешь Андрюху Южмина, тротила побольше – и все проблемы. Автоматы перед этим достанем.
На том и порешили.
В двенадцать часов на следующий день мы были у противотанковой установки. Мишкин с солдатами всю ночь провели у костра и сейчас с красными, но радостными глазами встретили нас. Автоматы они достали еще вчера: согнули проволоку крючком, осторожно залезли на броню и вытащили все три автомата, вернее, их остатки.
Южмин выгрузил из машины 25-килограммовый ящик тротила и в сомнении почесал затылок:
– Черт, не знаю, сколько надо для того, чтобы ее взорвать. Боря, тебе как надо ее взорвать?
– Надежно, Андрей. Надежно.
Офицер бесшабашно махнул рукой, и два солдата саперной роты осторожно опустили деревянный ящик внутрь машины. Я остановил сапера, который уже собирался поджечь бикфордов шнур:
– Андрей, подожди. Ведь сейчас так рванет, что и десантников может зацепить. Пойдем к ним и скажем, чтобы они попрятались.
Около моста был развернут пункт водозабора, и его охраняли несколько солдат. Чистая вода плескалась в нескольких больших резервуарах, и от них отъехала полностью залитая водовозка. Десантники встретили нас подколками и шуточками:
– Ну что, пехота, ковыряетесь там? Кинули бы туда две гранаты, и всех делов.
– Да нет, тут надо надежнее машину «убить». Ты бы, прапорщик, зубы поменьше скалил, а лучше спрятались бы на время взрыва и убрали свои резервуары, а то мы сейчас дырок в них наделаем, и резины у вас не хватит, чтобы заклеить.
Но прапорщик, старший водозабора, с презрением отнесся к нашим предупреждениям: типа, нашли, чем десантника пугать. Мы пожали плечами и вернулись к останкам противотанковой установки. Развернули машины и отправили их вместе с солдатами метров за триста. Андрей Южмин поджег бикфордов шнур, и мы, обливаясь потом, тяжело побежали вверх по дороге. Длина огнепроводного шнура была рассчитана на то, чтобы мы спокойно добежали до укрытия.
В брошенном окопе, куда мы ввалились, нас ждали подчиненные Южмина. Отдышавшись, мы направили бинокли на установку, сиротливо стоящую на обочине дороги. На водозаборном пункте, голые по пояс, стояли десантники и, куря сигареты, тоже ожидали зрелища.
– Эх, Андрюха, накроет их, – с досадой произнес я, а саперы с тревогой поглядели на десантников.
– Да ну их к черту, Борис Геннадьевич, вечно выпендриваются, как будто они только здесь и воюют. Не накроет их, – сапер хотел сказать убедительно, но вышло у него все это неуверенно, и напряжение только усилилось.
Взрыв грянул, как всегда, неожиданно: на месте противотанковой установки внезапно вспух красно-багровый шар, в который мгновенно засосало всю пыль с обочины. Куски металла, большие и маленькие, понеслись в разные стороны, щедро посыпая землю осколками. Мы мгновенно повернули бинокли в сторону водозаборного пункта и с ужасом увидели, как куски металла дождем падают на резервуары и насосы, легко пробивая шланги и вспарывая резервуары, которые, выпустив воздух, резко накренялись на поврежденную сторону и выливали очищенную воду на землю. Десантники, закрыв головы руками, метались в поисках укрытий, падали на землю и неподвижно лежали, пережидая смертоносный дождь. Секунд десять длился этот железный ливень, пока не прекратился. Десантники начали неуверенно подниматься с земли, опасливо косясь в небо, но поняв, что все уже закончилось, стали сначала осматривать друг друга, а потом уже испорченное имущество. При виде того, во что превратился водозаборный пункт, из груди десантников исторгся дикий и возмущенный крик, и они дружно, даже забыв оружие, ломанулись в нашу сторону. Зачем они побежали к нам, гадать не приходилось. Мы с Андреем перевели бинокли на место взрыва и, убедившись, что от БРДМ осталось только днище, а остальное равномерно разлетелось по окрестностям, дали команду заводить машины и грузиться. Саперы рванули в машину, как будто выполняли норматив, но мы, понимая, что десантники здесь будут лишь минуты через две, спокойно подошли к своим машинам и, когда десантники уже были в ста метрах, предвкушая, как они расправятся с нами, тронулись с места, набирая скорость. Вторично возмущенный вопль десантников, который потонул в пыли, мы уже не слышали. Я был спокоен, так как номеров на наших машинах давно не было, и найти нас, если Мишкин не проболтался, будет достаточно сложно.
