Она высвободилась и прижалась щекой к его плечу, спасаясь
тем самым от Ванькиных губ. Ванька легко, будто она была не тяжелее куклы,
подхватил Таню на руки и вместе с ней запрыгнул на Серый Камень. У Тани
закружилась голова. Что это? Магия камня или магия горячих Ванькиных ладоней?
А дальше все захлебнулось в словах и клятвах. Тане казалось,
что никогда она не любила Ваньку так сильно и не понимала его так хорошо, как в
эту ночь у Серого Камня. Лишь много погодя, когда мрак уже размывался, робко
уступая рассвету, из тумана, косолапя, вышел хмырь и уставился на них. Его
глупое хихиканье походило на скрежет крышки мусорного бака.
– Пусть он уйдет! Прочь!
Таня стала поднимать перстень, однако Ванька опередил ее. Он
раздраженно повернулся. Таня не поняла, что именно он сделал, но хмыря вдруг
смело, точно в него на огромной скорости врезался грузовик. Несколько секунд
спустя Таня услышала слабый звук удара. Это хмырь где-то там, очень далеко,
впечатался в скалу.
– Куда он делся? – спросила Таня.
Она знала, что это никак нельзя было сделать обычным обормотисом.
– Я всего лишь попросил его удалиться на доступном ему
языке, – пояснил Ванька.
– Но он жив?
– Какая разница? Скорее всего жив. Второй раз в ящик не
сыграешь, – равнодушно ответил Валялкин.
Таню удивили его слова. Она хорошо помнила, что раньше
Ванька всегда огорчался, когда случайно наступал на виноградную улитку. Да и
дождевых червей переносил с дороги, когда после дождя они выползали из залитых
водой проходов и, не зная, как спастись, бестолково корчились на солнце. С
другой стороны, может, Ванька и прав, что не стал церемониться. Хмыри все равно
не понимают нормальной речи.
Они сидели, обнявшись. Голова Тани лежала у Ваньки на плече.
Над океаном ало рдела полоска зари. Ванька с недобрым прищуром наблюдал за
зарей. Кажется, он жалел, что ночь закончилась, и злился на нее за это.
– Прости, но мне пора! – сказал он, осторожно
освобождаясь.
– Как пора? Разве ты не останешься? – недоумевающе
спросила Таня.
– Рад бы, но не могу…
– Ты не можешь не остаться! Сегодня у Шурасика юбилей…
Двадцать лет! Когда я поступала в Тибидохс, мне казалось, что люди вообще
столько не живут.
– Я бы остался. Но я не могу. Просто не могу, –
сказал Ванька твердо.
– Из-за жеребенка и из-за Тангро?
– Из-за кого? А, ну да…
– Ты не можешь улететь. У тебя пустой бак! Пылесос не
долетит!
– Смогу. У меня полный рюкзак чешуи. Я хорошо
подготовился.
Ванька вновь ревниво оглянулся на солнце. Теперь его диск
был виден почти целиком.
– Закрой глаза! – приказал он.
– Зачем?
– Я не хочу, чтобы ты видела, как я улетаю! Это будет
слишком банально и тоскливо!.. Все эти удаляющиеся фигуры! Девушка на берегу!
Заезженно и потому скучно! Это все не о нас и не для нас… Я хочу, чтобы ты
закрыла глаза и досчитала до ста! Когда ты откроешь их, меня уже не
будет, – сказал Ванька.
– Но я не хочу! Не буду!
– Сделай это для меня! Прошу тебя! Не спорь!
Таня засмеялась. Ей почему-то не верилось, что Ванька может
улететь. Счастье захлестывало ее.
– Закрой глаза!
Голос Ваньки стал властным. Таня уступила. Мгновение спустя
она почувствовала Ванькино дыхание и его поцелуй. Таня продолжала сидеть с
закрытыми глазами, ощущая себя галчонком, которого обещали покормить червяком,
но надули. Она слышала, как Ванька развязывает рюкзак, и из рюкзака пахнет
рыбой. Вот он открывает бак. Защелкивает его. Вот заводит пылесос, уступивший
лишь с третьей попытки.
– Девяносто девять! – сказала Таня.
– Не жульничай!.. Я тоже считаю! Еще и сорока
нет! – строго сказал Ванька.
– Но я буду жульничать!
– Потерпи! Скоро я вернусь, и мы будем вместе уже
навсегда! – с каким-то странным, почти роковым выражением произнес Ванька.
Когда шум пылесоса смолк, Таня открыла глаза. Ваньки уже не
было. Только следы на песке и кучка просыпанной чешуи. Радуга Грааль Гардарики
полыхнула на горизонте, и ее вспышка слилась с первыми лучами солнца.
Таня подождала, пока солнце совсем покажется из воды. Она
еще раз оглянулась на Серый Камень, села на контрабас и полетела в Тибидохс.
* * *
Когда она вернулась в свою комнату, то обнаружила Ягуна, без
зазрения совести дрыхнущего на ее кровати. Играющий комментатор был в
забрызганном грязью комбинезоне и высоких шнурованных ботинках, на которых они
с Лотковой конкретно помешались.
Таня растолкала его. Не желая просыпаться, Ягун дважды
назвал Таню «бабусей», швырнул в нее подушкой и попытался натянуть на голову
одеяло, однако Тане удалось стащить его с кровати. Сидя на полу, играющий
комментатор медленно просыпался.
– Ты будила меня негуманно, гадкая фука! Надо было
ласково дуть мне в ушко. А когда я швырнул подушкой, нужно было вернуть ее мне
с приятным и радостным выражением лица, – капризно заявил Ягун.
– Ты бы бросил ее снова!
Ягун зевнул.
– Правильно, дщерь моя! Я бы кидал ее в тебя раз десять
подряд и всякий раз понемногу просыпался. Кроме того, я люблю ощущать аромат
свежесваренного кофе. Давай я опять лягу, ты подоткнешь одеяльце и
потренируемся еще раз!
– Ягун, ты что, свинья? Ты хоть ботинки мог снять,
прежде чем лезть на чистое покрывало?
– Ты декларируешь два утверждения, на которые нельзя
дать один ответ. Это неэтично. И вообще, какая же я свинья? В худшем случае,
симпатичный юный кабанчик! – возмутился играющий комментатор.
– Ягун, я тебя убью!
– Не убьешь. Ты мне все простишь, потому что ночью я
вернулся от Ваньки и безумно устал, – сообщил Ягун.
Таня расхохоталась. Ну и чушь! Такое и от Ягуна нечасто
услышишь!
– Ты вернулся от Ваньки? Ну конечно! Был у него на
Иртыше?
– Угум. Чтобы пригласить его к Шурасику. В Ванькиной
глуши зудильники берут раз в сто лет. Никакого приличного покрытия. Все
приходится делать лично. Бедный, бедный я трудоголик! Прошу записываться в
очередь, чтобы гладить меня по головке! – удовлетворенно сказал Ягун.
– А обратно ты что, вместе с Ванькой летел? –
продолжала допытываться Таня.
