Таня выпрямилась. Ей вдруг пришло в голову, что она напрасно
все усложняет. В конце концов, Ванька с ней, настоящий, живой Ванька, и если
это не повод для счастья, то что вообще может считаться поводом для счастья?
* * *
Таня легла в восемь утра, а проснулась где-то около трех.
Утром это время уже не назовешь, признать же, что ты проснулся едва ли не
вечером, было как-то морально неудобно. Все здравомыслящие ученики Тибидохса,
ведущие правильный образ жизни, уже вернулись с занятий и засели за уроки,
чтобы пережить следующий учебный день.
Рядом на диване, укрытая с головой, с высунутой из-под
одеяла голой ногой, дрыхла Склепова. Та самая Склепова, которая собиралась
буянить трое суток без перерыва. Будить ее Таня не стала. Она прекрасно знала,
что Гробыня будет лягаться и силой мысли швырять в нее всеми предметами,
которые нашарит ее сонное сознание.
Таня оделась, осторожно открыла окно, вытянула из футляра
контрабас и выскользнула наружу. Был бесконечно яркий, брызжущий светом
октябрьский день. Желтеющий тибидохский парк жадно впитывал солнце. Не так уж и
много его осталось до зимы. Воздух был свеж и задумчиво прохладен.
Благополучно миновав Поклепа, который караулил кого-то,
скрываясь под подъемным мостом, Таня полетела над парком. Бригада домовых в
розовых спецовках расставляла мраморные фигуры, которые из вредности посбивала
ночью нежить. Рядом с видом победителя потрясал копьем Готфрид Бульонский,
отважный покоритель нежити и сердца Великой Зуби.
На траве у пруда сидел розовощекий молодец в красной рубахе.
Над ним, размахивая кулаками, навис негодующий Тарарах. Таня снизилась, желая
узнать, в чем дело.
– И не стыдно тебе! Ты же Финист! Чего за воробьями
гоняешься? Инстинктов не можешь сдержать? Тоже мне Сокол Ясный! Тьфу! –
гремел питекантроп.
Финист не отвечал, смущался и отплевывал забившиеся между
зубов воробьиные перья. Временная потеря памяти и чрезмерная горячность –
извечная проблема всех невольных оборотней. Кто живого мясца не едал, тот и
оборотнем не бывал.
– Почто птичку небесную обидел, аспид? – спросила
Таня, спрыгивая с контрабаса.
У нее были хорошие отношения с Финистом. Финист улыбнулся и
помахал ей рукой. Мало-помалу Тарарах успокоился.
– В общем, чтобы в последний раз! А то тоже моду взял.
Канарейку в прошлый раз у меня прибацал, – буркнул он довольно миролюбиво.
Финист ушел.
– Ты не Ваньку ищешь? Он у Пегаса в конюшне. Конь
совсем измордован. Лопату в руке у меня увидел – отскочил, чуть перегородку не
проломил. Чем только его не колотили. Обязательно навещу его хозяев.
– Давай я слетаю с тобой, – предложила Таня.
– Нет, – мотнул упрямой башкой Тарарах. – У
нас с этими уродами будет разговор сугубо фо мэн, как говорит твой Гурий.
– В сотый раз напоминаю: Гурий не мой. Он
общественный, – сказала Таня.
Она села на контрабас и полетела в конюшни искать Ваньку.
Конюшни были пристроены к глухой стене драконьих ангаров. Это было не самое
удачное расположение для конюшен, поскольку лошади чуяли драконов и шарахались,
а драконы чувствовали коней и в дни, когда их не кормили перед матчами,
испытывали к своим соседям совсем не бескорыстный интерес.
Ваньки в конюшнях не было. Похоже, он уже закончил дела и
умчался куда-то. Таня постояла, погладила Пегаса по грустной морде, по носу, на
котором росли длинные и смешные седые волосы, и внезапно испытала желание
писать стихи или, на худой конец, дневник. Желание было таким сильным, что, не
имея с собой записной книжки, Таня едва не бросилась нацарапывать нахлынувшие
мысли прямо пальцем на земляном полу. К счастью, она вовремя вспомнила, что
находится рядом с представителем рода пегасов, и, поняв, в чем причина ее
порыва, успокоилась.
Когда Таня вернулась к оставленному снаружи контрабасу,
первым, что бросилось ей в глаза, была вставленная между струнами записка.
Очень краткая.
«Жду тебя в половине первого на крыше Башни Призраков.
Приходи одна.
Я».
Просто «я» – и никакой подписи. Едва Таня дочитала записку,
как лист вспыхнул и осыпался пеплом. Таня огляделась в надежде, что еще увидит
того, кто написал ее. Где-то недалеко шастали с ведрами джинны-драконюхи,
ворочался в ангаре недовольный Гоярын, однако Таня уже понимала, что выяснить
что-либо будет непросто.
Все же она подошла к джиннам и спросила, не видели ли они,
кто крутился возле ее контрабаса. Драконюхи замотали головами. Лишь один
плосколицый джинн остановился и поставил на землю ведро со ртутью.
– А что такое, струны порезали? – спросил он с
внезапным интересом.
– Нет, – сказала Таня.
– Нацарапали чего? Спереть хотели?
– Нет.
Драконюх разочарованно вздохнул.
– А-а-а, ясно… Молодой человек вроде какой-то
подходил, – сказал он и снова взял ведро.
– Какой молодой человек? Как он выглядел?
– Да шут его знает! Для нас все маги на одно лицо! Разве
не так вы говорите о нас, о джиннах? – сказал драконюх и противно
хихикнул.
Пять секунд спустя он уже затерялся в толпе других
драконюхов и стал совершенно неотличим от них. Вот уж, правда, все джинны на
одно лицо… Таня вернулась к контрабасу.
«Что мне делать? Если записку написал тот, о ком я думаю,
как мне поступить? Сказать Ваньке? Пойти на крышу и объясниться? Или плюнуть и
вообще никуда не ходить?» – думала она.
Последний вариант казался ей самым предпочтительным, но
одновременно и самым малодушным.
* * *
После ужина, когда проснувшаяся наконец Гробыня умотала
куда-то вместе с Гуней, Таня сидела за столом и пыталась читать конспекты.
Именно пыталась, потому что мысли ее были далеки от магических формул. Ванька,
которого она нашла днем, был вновь рекрутирован Тарарахом для каких-то
таинственных дел. Ванька обещал вернуться к ужину, однако пока задерживался.
Таня начинала всерьез опасаться, не поехали ли они разбираться с упырями,
хозяевами конюшни пегасов.
Таня уже собиралась закрыть тетрадь, когда в коридоре
послышались шаги.
– Мне не нравится, когда на Буян вторгаются посторонние
и допрашивают моих аспирантов. В любом случае следовало прислать официальный
вызов, – услышала Таня голос Сарданапала.
– Но это будет потеряль тайм… Как говорить ви, рюськи,
тайм – есть зеленый мозол! Ха-ха! – быстро ответил ему кто-то тонким
голосом.
– Это ваши проблемы.
