– Ну, в общем, на другой день после школы Глебушка взял
лопату, выкопал котенка и положил его себе под подушку. Сделает математику,
снимет подушку, посмотрит, подумает. Сделает русский, снова посмотрит, снова
подумает. Жалко ему котеночка, сволочи такой! Ему только меня не жалко! Никому
меня не жалко! Пытайте меня, убивайте, терзайте!
– Зализина, достала! Кончай верещать!
– О чем я? А ну да!.. В общем, четыре дня он глазел на
этого тухлого котенка, от которого несло как от помойки, и гладил его, а потом
тот – раз! – шевельнул лапкой и открыл глаза. Дохляк-то! А затем встал и
вроде как мяукнул. Наш юный Глебушка от ужаса как заорет и – хлоп! –
сознание потерял. Прибежала его танковая мамаша, и котенок улетучился
неизвестно куда… В общем, через неделю после этой истории ведьма умыкнула
впечатлительного Глебушку, и с этой минуты начинается уже история некромага
Бейбарсова.
– Так, значит, дар был у него до того? Он оживил
котенка, вкачивая в него ментальную энергию? – спросила Ритка.
– Какое там оживил? Оживил – это если бы котенок стал
таким, как прежде. А Бейбарсов сделал из котенка ходячего кошака-зомби. А дар,
по ходу дела, был, да… Я его как-то шутки ради спросила: «Глеб, а если б я
умерла, ты б меня оживил?»
– А он? – спросила Ритка.
Зализина скривалась:
– А эта скотина сказала: «Нет!»
– А ты?
– А я: «А ее бы ты оживил, если б она на своем мерзком
контрабасе разбилась?»
Что ответил Глеб, Таня так и не узнала. Схватив контрабас,
она стремительно проскочила «темную» гостиную, услышала короткий, удивленный
возглас Лизон, но не остановилась и пронеслась дальше. Толкая чужие двери, она
нашла наконец свою, ничего почти не видя, захлопнула ее и упала на кровать.
В ее сознании роилось столько разных мыслей, что оно почти
отключилось. Зачем она Бейбарсову? Что она для него: прихоть или предмет
одержимости сумасшедшего? И обязана ли она оплачивать эту одержимость собой?
Обязаны ли мы тем, кого приручили, если прирученные требуют за свое приручение
слишком много?
Сомнений нет, все в этом мире чем-то оплачивается. Пять
минут сегодняшнего счастья – часом завтрашнего. Любовь – слезами и ревностью.
Спорт – травмами и самоограничением. Прочитанные книги – зрением. Бурная
эгоистичная молодость – тоскливой старостью. Приобретательство – вечной
озабоченностью и страхом утрат. Успех – отсутствием времени. Карьера –
мнительностью и завистью. Большой город – транспортными муками и одиночеством.
Маленький город – дрязгами, затхлостью и скукой. Семья и защищенность –
отсутствием свободы и назойливым шумом. Красивое тело – страхом съесть лишнюю
горошину. Даже дырки от бублика не так бесплатны, как кажутся, и оплачиваются
съеденными бубликами.
Посмотрите, как счастлива и расслаблена собака, у которой
нет кости. А вот та же собака с костью, которую она не может проглотить. Рычит,
лает, прячет, всех подозревает. Несчастнейшее животное во вселенной…
Чем она будет оплачивать Бейбарсова, а он ее?
Где-то на этом месте размышлений – чуть раньше или чуть
позже – Таня забылась. Спала она или нет, сказать трудно. Во всяком случае,
ощущение времени у нее исчезло. Таня не знала, в какой момент в комнате
появились Гробыня и Ягун. За их спинами маячил (томительно хочется написать
«маньячил») Гуня.
– Подъем, подъем, кто спит – того убьем! – бодро сказал
играющий комментатор.
Таня села на кровати.
– Я не спала. Чего тебе, пальмовый обезьянец?
– Это я пальмовый обезьянец? Промахнулись, девушка! Я
таежный ехидец! – не растерялся Ягун. – Или так: урод моральный –
одна штука. Деградант в состоянии нравственного распада – опытный экземпляр.
– Ты утомительный болтун, – сказала Таня с
досадой.
– Пускай болтун. Зато какой! Величайший, румяный, кроме
многих талантов, одаренный отличным пылесосом! – обрадовался Ягун.
Таня задумчиво смотрела на него.
– Слушай, ты интересную штуку только что случайно
сказал. Если у человека была мораль, но он ее утратил. В этом случае он
деградант. Так?
– Угу.
– А если не было никогда морали? Моральный дегенерат?
Этический олигофрен?
– Можно одним словом: некромаг, – влезла Склепова.
Заподозрив намек (уж слишком часто звучало это слово
сегодня), Таня резко повернулась к ней.
– Почему?
Однако Гробыня была само смирение.
– Нипочему. Грызианка так всегда говорит, когда к нам
на эфир приходит какой-нибудь опасный тип. «Этому только в некромаги!» Кстати,
а как там Бейлошадкин? Не роет землю копытом?
– Представления не имею.
– А, ну да, да… Расслабься, Гроттерша! Глебу теперь не
до тебя! Я регулярно смотрю магвости. Все спят и видят, как засадить его в
Дубодам.
Склепова расхохоталась. Наблюдая за ней, Таня пришла к
выводу, что ничего толком Гробыня о Бейбарсове не знает. Только то, что видела
в магвостях.
Гуня, стоя в углу на безопасном расстоянии от скелета Дырь
Тонианно, пожирал бутерброд немыслимых размеров.
– Обычно хлеб для бутерброда режется поперек. Гуня же
режет его вдоль. То есть из батона получается два куска. Ощущаешь
разницу? – сказала Гробыня, прослеживая направление Таниного взгляда.
– Я ощущаю, что вам с Ягуном от меня чего-то надо!
Гробыня и Ягун переглянулись.
– Хорошо… Короче, Ягун ухитрился подзеркалить
Сарделькокопала. Сосископихал говорил с Медузией («Вот как важно уметь себя
поставить, чтобы твое имя не перевирали», – подумала Таня) и ничего не
заметил. А потом, уже сугубо для шлифовки знаний, мы на пять минут заглянули в
библиотеку… – сказала Склепова.
– Когда это случилось? – спросила Таня.
– Как когда? За ужином! Ты же проспала ужин… Ну да
ничего, Гуня поделится с тобой бутербродом! – сказала Склепова.
Гуня сделал страшные глаза и прижал бутерброд к груди.
– Он у меня жадный, как песик! Ну разве не
забавно? – умилилась Склепова. – Расслабься, Гломов! Никто не лишает
твое крошечное тельце питательных частиц!.. Если не преодолеешь жадность, в
следующий раз заставлю делиться макаронами «Макфа». Они такие вкусные, что
Гломов покупает их по тридцать пачек и прячет повсюду как хомяк.
– «Макфа»? Это те, что ты ешь?
