Лешак, с которым говорил Ванька, медленно повернулся и,
поскрипывая, скрылся в лесу. Ванька вернулся и молча стал заводить пылесос. Из
дыр в трубе сифонил синий, с искрой дым.
– Что тебе сказал лешак? – шепнула Ваньке Таня.
– Он дал мне совет, – помолчав, сообщил Ванька.
– Какой?
– Ждать и не спешить.
Больше ничего добавить Ванька не успел. Ягун завел пылесос,
и все потонуло в треске и дыме. Вслед за Ягуном взлетели и другие. Пока Ягун на
пылесосе нарезал круги, пробуя возможности нового топлива, Тарарах решительно
направил ковер к драконбольному полю. Когда они пролетали над полем, из
крайнего ангара вырвался молодой дракон и, не в такт хлопая крыльями, стал
быстро и несколько боком набирать высоту. Драконы в юности не берегут сил. На
шее у дракона кто-то сидел.
– Это же Искристый, сын Гоярына! А на нем
Соловей! – сквозь треск пылесоса крикнул Ягун.
Впрочем, это Таня поняла уже и без Ягуна. Зрение у нее было
не хуже. Вот только почему на драконе?
* * *
Они летели долго, в сплошной облачности, метрах в трехстах
над океаном. Драконы за немногим исключением редко поднимаются выше, если же
лететь ниже – у ковра-самолета отсыреют кисти, и тогда купание в ноябрьском
океане гарантировано. Облака были как слежавшееся одеяло. Хотелось крикнуть:
«Блин, да уберите же кто-нибудь эту гнилую вату!»
Таня едва различала Ваньку, хотя он летел от нее на
расстоянии вытянутой руки. Ягуна легко было вычислить по треску пылесоса, а
Соловья и Тарараха Таня не видела вообще. Лишь дважды впереди, в разрыве туч,
мелькал розоватый отблеск. Это Искристый, досадуя, выдыхал пламя. И снова Таня
его теряла. Звуки вязли в мокром одеяле. Полировка контрабаса была влажной.
Волос смычка тоже отсырел. То и дело Тане приходилось стряхивать с него влагу.
Вскоре Таня перестала кого-либо высматривать. Она держалась за Ягуном, надеясь,
что он представляет, куда летит.
Так прошло часа четыре. Становилось все холоднее. Пылесос
Ваньки, давно чихавший, как простуженный сантехник, внезапно конвульсивно
закашлялся и заглох. Таня услышала короткий крик и поспешно развернула
контрабас. Когда она наконец отыскала Ваньку в тумане, тот уже висел на
платке-парашюте у самой воды.
Когда Таня подлетела к нему, Ванька перебрался на контрабас
и сел сзади, обхватив ее за пояс.
– Я уже думал: придется купаться, – сказал он
просто.
– А где твой пылесос?
– Чистит дно от водорослей. Хотя глубина тут километра
три. Значит, скорее всего, еще где-то в пути, – предположил Ванька.
– Тебе его не жалко?
– В смерти в океане есть что-то романтическое. Лучше,
чем на свалке. Лежишь на дне, на умопомрачительной глубине, а вокруг плавают
донные рыбы с фонариками на отростках, – заметил Ванька.
В его голосе не слышалось особой печали. Расставание с
пылесосом произошло, как видно, с обоюдного согласия.
– А почему ты не кричал, что он глохнет?
– Этот мир и так полон бестолковых воплей. Еще один
погоды не сделает, – заметил Ванька.
В тумане что-то мелькнуло. Из рваного одеяла облака выплыл
драконий живот, белый, как у ящерицы. Крупная зеленая чешуя начиналась у лап и
сходилась на спине в высокий гребень. На Таню уставились немигающие, с огненной
точкой глаза. Струя кинжального пламени скользнула над ее головой, едва не
опалив волосы. У каждого дракона своя манера говорить «привет!». Когда же
драконы хотят сказать «пока!», они стреляют на палец ниже.
– Эй, ну и где вы там? Мы уже почти прилетели! –
свешиваясь с дракона, крикнул Соловей.
– У Ваньки пылесос заглох!
– И где он?
– Пылесос? В океане. Ванька – здесь.
Старый тренер усмехнулся. Как все игроки старой школы, к
техномагии он относился с недоверием. Что это за вещи, которые разваливаются
после десятка лет службы?
– Контрабас-то выдержит? Пусть пересаживается ко
мне! – предложил он.
Таня не видела лица Ваньки, но почувствовала, как тот
недовольно заерзал.
– Контрабас выдержит! – сказала она уверенно.
Тангро, вертевшийся рядом с Ванькой, отреагировал на
приближение Искристого, как пилот истребителя на большой бомбардировщик.
Беспокойный, как оса, он принялся нарезать вокруг дракона круги, норовя ужалить
его пламенем в живот, в шею, в хвост.
– Слон и Моська! – сказала Таня.
– Мамонт и бешеная Моська! – поправил Ванька.
Уточнение, надо признать, небольшое, но существенное. Ваньке
пришлось приложить немало усилий, прежде чем Тангро согласился оставить
Искристого в покое. Соловей свистнул и, развернув дракона, умчался. Таню
удивила непринужденная ловкость, с которой старый тренер – одним лишь свистом,
без магии и без удил – управлял Искристым. И это при том, что сын Гоярына
считался драконом непредсказуемым и излишне горячим, впрочем, как и другие
сыновья своего папы.
Таня подняла смычок. Они летели почти над самой водой. Выше
перегруженный контрабас подниматься не желал. Ванька, конечно, не был шкафом
а-ля Гуня или подъемным краном а-ля Бульон, и все же мелким его никак не
назовешь. Рост у него по нынешним временам был средневысокий – метр
восемьдесят.
– Кому сто восемьдесят сантиметров любителя животных?
Единственное отрицательное качество: тихо играет на барабане! – вопил
иногда Ягун, когда ему в очередной раз вожжа попадала под хвост. Хотя, по
большому счету, это было постоянное место ее пребывания.
Океан внизу казался ненастоящим. Таня подумала, что настоящее
в отдельных случаях выглядит менее реалистично, чем ненастоящее. А раз так, то
и настоящее чувство тоже должно отличаться от эталонного, экранного. От той
драматической романной любви, которая заставляет нас растирать по лицу клейкую
слизь из носа и ронять горькие слезы на сардельки с кетчупом.
Неожиданно Таня ощутила грудью упругий толчок, который
испытывает маг, впервые пролетающий Грааль Гардарику. По перстню Феофила
Гроттера меланхолично скользнула искра. Прямо по курсу из тумана выплыл остров.
Остров лежал посреди свинцового океана, сотворенный из пены
и мглы. Его обрывистые берега выступали из воды. Волны разбивались о них, как
наступающие рати. В поражениях, которые бесконечно терпел океан, было что-то
философски-спокойное.
«Чего ты вздулся на мне, каменный прыщ? Ты жутко меня
раздражаешь. Все равно я тебя залижу, и через сто тысяч лет тебя не будет!
Главное – упорство и время. И то, и другое у меня есть», – шептал океан
голосом волн.
