– Ты чего-то не договариваешь! По-моему, эта
светленькая… в общем, ты ей нравишься.
Глеб равнодушно покачал головой.
– Не думаю. Я не давал ей особого повода.
Таня испытала сильное желание поджарить его шашлычным
заклинанием. Проклятый эгоист! Смотрит на мир в узкую танковую щель собственных
желаний. Ничего другого для него не существует. Ответственность, долг, забота о
тех, кого приручил, – все это для Бейбарсова абстрактные вещи.
– Прекрасно! Ну а теперь, может, скажешь, чего ты хотел
от меня? – спросила Таня.
Бейбарсов разжал руку. На его ладони лежал медный талисман.
Жуткий африканский божок скалил треугольные зубы. Вокруг талисмана сгущалась
плотная алая аура. Не слишком светлая вещица, и это еще мягко сказано…
– Возьми! – приказал Глеб.
– Зачем?
– Это я взял из жидкого зеркала. Полагаю, это
единственная вещь, которая способна остановить Тантала, если он… –
Бейбарсов замолчал. Таня подумала, что едва ли не впервые видит Глеба
растерянным.
– Если что?
– Неважно. Просто запомни: в случае необходимости верни
этот талисман мне и постарайся, чтобы я его сразу не выбросил, – сказал
Глеб, вкладывая талисман ей в руку.
Зудильник Бейбарсова вновь издал предостерегающий звук.
– Маленькие вампирчики уже на Жилом Этаже… Ванька
очнется через минуту. До встречи!
Прежде чем Таня успела что-то произнести, Бейбарсов нежно
погладил ладонью ее щеку, большим пальцем коснулся ее губ и вышел. Таня
осталась одна в темной кладовке рядом с неподвижно лежащим Ванькой. Приоткрытая
дверь ныла тонким жалобным голосом.
Глава 11
Их величества Дурневы
Каждый человек имеет право на банальность. Все хорошее в
мире – семья, любовь, нравственность, долг, устои и прочее – банально и потому
прекрасно. В сущности, так называемая оригинальность – лишь одна из новых,
ранее не обнаруженных граней банальности.
Личные записи
Сарданапала Черноморова
Дядя Герман проснулся от крика. Кричала тетя Нинель.
– Халявочку убили! Он весь в крови! Он мертв!
Председатель В.А.М.П.И.Р. аккуратно отогнул одеяло, нашарил
тапочки и, переставляя тощие, длинные, как циркуль, ноги, вышел в коридор.
Входная дверь была открыта. На коврике лицом вниз лежал Халявий. Без пиджака, в
одной белой рубашке, залитой чем-то красным.
Дядя Герман присел на корточки, потрогал темное пятно,
облизал палец и хмыкнул. Учитывая, что ее муж был повелителем вампиров и имел
выдвигающиеся глазные зубы, тетя Нинель испытала беспокойство.
– Герман, ну что?
– Мертв он, как же. Надо меньше заливать белые рубашки
красным вином. Кто его вчера пустил к манекенщицам, а? – зевая, спросил
Дурнев.
– При чем тут я? Они сами его выкрали! Я всего лишь
послала Халявочку в магазин за обезжиренным йогуртом! Халявочка исчез, и мне
пришлось съесть за ужином двенадцать пицц! – обиделась тетя Нинель. Она
обожала выставлять себя жертвой, хотя, если разобраться, никто насильно в нее
пиццы не заталкивал.
Дядя Герман кивнул. Учитывая обычное его желчное состояние,
в данный момент он был настроен вполне миролюбиво. Тетя Нинель наклонилась,
могучей рукой сгребла оборотня за ворот и, особенно не церемонясь, втянула его
в квартиру. Халявий замычал и сел.
– Кофе мне! Голова раскалывается! – простонал он.
– Сейчас как сдам в ветеринарку – будет тебе там и
кофе, и какао, – пригрозил дядя Герман.
Халявий нагленько хихикнул.
– Не сдашь!
– Почему это? – удивился Дурнев.
– Ты и твоя жена – оба одинокие, злобные хапуги,
бесконечно надоевшие друг другу. Я… ик… ваш ум, честь и совесть. Вам будет без
меня скучно, – сказал оборотень и на четвереньках пополз на кухню.
Тетя Нинель, ругаясь, пошла за ним. Примерно так люди ведут
себя с нашкодившим котом, который после недельного отсутствия, голодный и
грязный, заявляется домой. Слышно было, как она сердито ставит чайник и
протыкает большим пальцем чпокнувшую фольгу на новой кофейной банке.
«А ведь, правда, без него было бы тоскливо!» – подумал дядя
Герман и подошел к окну. Внизу задыхалась в пробках газовая и нефтяная столица
мира, сама уже превращенная машинами в газовую камеру. По Рублевке нескончаемым
потоком ползли деньги. Два хилых деревца у подъезда обреченно изображали осень.
Некоторое количество желтеющей травы под ними намекало, что где-то далеко,
возможно, существует еще природа.
– Все бросить и рвануть в Трансильванию! Там хорошо,
там готично, там вампирки с зелеными глазами пьют свекольный сок за здравие
наследника Дракулы! – вполголоса произнес дядя Герман.
Последнее время мысли о Трансильвании посещали его все чаще.
Москва смертельно надоела. Жена тоже надоела. Душа смутно требовала перемен.
Халявий выпил кофе и мало-помалу стал похож если не на
человека, то хотя бы на что-то отдаленно его напоминающее. Тетя Нинель,
продолжавшая ругать его за аморальное поведение, мимолетно позавтракала
(полтора килограмма обезжиренного творога, половинка индейки и ананас) и
отправилась звонить Пипе. Разговоры с дочерью по зудильнику были нужны ей как
воздух. Говоря глобально, еда и Пипа – это все, на чем сосредоточилась теперь
жизнь тети Нинели. Не будь у нее дочери и пищеварения – этих двух могучих
якорей бытия, шут ее знает, чем бы она еще занялась. Разве что японской борьбой
сумо.
Изредка до дяди Германа доносились обрывки разговора тети
Нинели с дочерью.
– Ну как ты?
– Нормуль.
– Правда, нормуль? А голос почему такой? –
допытывалась тетя Нинель.
– Нормальный голос.
– Я знаю, когда у тебя нормальный голос, а когда нет!
Не ври матери! Если будешь врать матери, тебе будут врать твои дети! –
напирала тетя Нинель.
– Мам, отстань! У меня не будет детей!
Но тетя Нинель не отставала.
– Как у тебя с Геной? – интересовалась она.
– Да никак.
– Совсем никак?
– Надоел он мне хуже горькой редьки, тормоз этот.
Скажешь ему: «Сиди!» – сидит. Скажешь: «Встань!» – встает. Нет, чтобы топнул на
меня ногой, как мужик! – пожаловалась Пипа.
Дядя Герман усмехнулся. Хотел бы он увидеть того, кто топнет
ногой на его дочь. Разве что у него заведется совсем уже лишняя нога.
