Таня скомкала лист и сунула его в карман. Вопроса, как лист
попал на поле и почему она решила поднять его, она себе не задавала. Всякому
магу еще на первом курсе Тибидохса раз и навсегда вбивают в голову, что
случайностей не бывает. Каждую минуту нам даются ответы, и надо только понять,
на какой именно вопрос.
* * *
Нырнув в промежуток между двумя секторами, Таня вошла в
раздевалку.
Соловей, маленький, седой, кривобокий, сидел на деревянной
лавке и разглядывал что-то, низко наклонив голову. Таню он не замечал. Дверь,
на пороге которой стояла Таня, находилась за его спиной. Отсюда, от дверей, Соловей
внезапно показался Тане состарившимся мальчиком, уставшим, покалеченным, но все
таким же неунывающим и озорным. Она вдруг испытала к старому тренеру острую
любовь, смешанную с жалостью. Нечто подобное она порой чувствовала и к Ваньке.
Не окликая Соловья, Таня приблизилась и заглянула ему через
плечо. Ей было интересно, на что он смотрит. Ощутив, что кто-то стоит у него за
спиной, Соловей с досадой обернулся. С его губ почти сорвался гневный возглас,
когда он узнал Таню.
– Привет! Что-то ты сегодня рано, – сказал
Соловей, смягчаясь.
Таня была его любимицей. Сердиться на нее он не умел, разве
только ворчал иногда, когда во время разбора игры она не понимала тот или иной
тактический замысел.
– Я хотела… В общем, наверное, ничего не хотела. Просто
не знала, чем заняться, – проговорила Таня. Сказать правду всегда проще,
чем выдумывать громоздкие объяснения. Соловей кивнул.
– А я вот смотрю старые фотографии. Не хочешь
взглянуть? – после короткого колебания он протянул Тане снимок.
Она взяла пожелтевший четырехугольник картона. Снимок был
черно-белый, поспешный, не оживающий, не столько снимок, сколько случайный
щелчок лопухоидным фотоаппаратом. Похоже, кто-то из зрителей запечатлел один из
моментов матча, когда игроки приблизились к его трибуне.
Весь первый план занимал громоздкий великан со множеством
глаз, использующий в качестве полетного средства дубину размером со ствол
молодой сосны. За его спиной виднелся еще кто-то, однако Таня в него особо не
вглядывалась.
Соловей осторожно наблюдал за Таней.
– Узнала? Аргус. Стоглазый страж. Монументален, не
правда ли? – сказал он.
Таня не спорила.
– Да, крупный дядя. Поле загромождает прилично. А кто
другой?
Соловей ответил не сразу.
– Хочешь сказать, что не узнаешь?
– Не-а.
– А ты попытайся!
Получив подсказку, Таня вгляделась во второго игрока.
Немного смазанная, голова его была обращена к ней ухом. Можно было догадаться,
что у игрока курчавые волосы и одет он в старомодный комбинезон. И лишь когда
Таня увидела, на чем он летит, ее пронзило острое, как боль, прозрение. Таня
узнала бы свой контрабас из тысячи.
– Папа? – спросила Таня с тревогой узнавания.
Слишком много разных чувств это в ней пробудило. Вины, тоски, радости,
невозвратной потери.
Соловей кивнул.
– Да, точно. Это Леопольд. На том матче сборной
вечности с бабаями, который теперь проходят на уроках магстории. Один паренек
весь матч щелкал на мыльницу.
– А какой он был? – спросила Таня. Сам по себе
вопрос был банален, но кто виноват, что все важные вопросы в этом мире уже
заданы?
Ответ Соловья оказался неожиданным:
– Твой отец? Хм… Лео был беспокоен, непоседлив, немного
пижон, часто тянул одеяло на себя, но умел думать. Причем не только за себя, но
и за всех. Он часто видел то, что у него за спиной, но абсолютно не видел того,
что у него перед носом. Такой дар есть не у многих.
Таня удивилась, но тотчас поняла, что Соловей говорит о ее
отце как об игроке в драконбол. Разумеется, ведь для Соловья эта часть личности
ее отца была главной.
– Да, Лео умел соображать. Он ощущал матч от начала до
конца как единое целое. Всегда знал, когда нужно атаковать самому, а когда
лучше отдать пас. Никакого мелочного самолюбия, только интересы команды. Был
смел и эффективен. В сборную вечности, как ты догадываешься, попадают не за
греческий нос и красивые уши.
– А еще? – жадно спросила Таня.
Старый тренер задумался. Единственный его глаз переместился
с фотографии на Таню.
– Видишь ли, быть просто ловкой и просто быстрой мало.
Мало уметь поймать заговоренный пас и нырнуть под струю пламени прежде, чем
тебя поджарят. Главное: ощущать ткань матча, его динамику, его развитие. Матч –
как человек: у него есть всплески, есть ровное течение, а есть глубокие
провалы. Ты же знаешь, как это бывает. То все ползают, как сонные мухи, то
злятся друг на друга, то гадят, как Горьянов когда-то гадил Ягуну. Бывает,
настроение у всех на нуле и, кроме как в раздевалку, никто никуда не хочет.
Хоть палкой их бей – не проснутся. Так вот, твой отец Лео был душой команды.
Даже очевидные лентяи в его присутствии играли лучше, чем всегда.
– А как он этого добивался? – спросила Таня.
Как начинающий тренер (Соловей часто оставлял на нее
ученическую команду Тибидохса, когда ему нужно было отлучиться), Таня отлично
понимала, о чем речь. Дело было не в том, что стоило Соловью удалиться,
ученическая команда сразу начинала сачковать и филонить, а сыновья Гоярына,
переставая летать, предпочитали поваляться на разогретом песке. Существовали
какие-то общие стихийные настроения, которые вдруг разом охватывали всю
команду. Это мог быть ровный результативный накал игры, но чаще это бывали
агрессия, лень, уныние, равнодушие, и тогда даже талантливые игроки начинали
играть в треть силы.
Соловей провел пальцем по длинному шраму, рассекавшему лицо.
Центром шрама был пустая глазница.
– Драконбол – игра командная. Даже пять отличных
игроков-индивидуалов мало что смогут сделать против слаженной команды среднего
уровня, которая мыслит как единое целое. Но добиться этого крайне сложно. Люди,
объединенные в команду, поначалу существуют по законам толпы. Пусть маленькой,
но толпы.
– И что тут дурного? – спросила Таня.
– Плохо то, что толпа по определению глупа. Собери
толпу – пусть даже из тысячи профессоров и академиков, – и как единое
целое она будет глупее десятилетнего мальчишки. Дай такой толпе самого
заурядного пастуха, который будет изредка пощелкивать кнутом или бросать в
толпу куски сахара, и он погонит ее куда угодно, хоть на бойню.
– И мой отец был таким пастухом? – спросила Таня с
обидой.
