Очень хотелось есть. Я бросил взгляд в направлении столовой. Туда тонким ручейком двигались люди. Стоило поспешить за ними.
Сразу от сортира я махнул в столовую. Перед входом в нее оказался рукомойник. К сожалению, воды там было уже на донышке. Ну, это, прямо скажем, ерунда. В полевых условиях я вообще как-то уже привык обходиться грязными руками. А что сделаешь? Тут водопровода нет: выживайте, как можете.
Одно хорошо. Помещение столовой оказалось большим, места в ней было много. Я разглядел Вовку Самоедова и Серегу Нелюдина. Они замахали мне руками.
— Привет!! — зашумел Серега, когда я подсел к ним. — Ты откуда здесь?
— В минометке буду, — улыбнулся я.
— Ого! Ну, ты молоток! — Серега чему-то бурно радовался, я только не мог понять чему. Неужели моему появлению?
— Э, Бочкин, — крикнул Нелюдин солдату из кухонного наряда, — тащи еще один завтрак сюда. Давай быстрее!
И правда, минуты через две передо мной появилась тарелка пустого супа и миска с пшенкой. Кусок сырого лука мне подвинул Вовка.
Боец спросил мою фамилию, (наверное, чтобы отметить в журнале, что такому-то сякому-то тогда-то было выдано то-то и то-то), и сгинул. Я начал есть, а мои соседи продолжали смеяться над чем-то своим.
— Чего ржете? — вежливо осведомился я.
— А так, вспомнили, как Славика сюда загоняли, — ответил мне Нелюдин.
— Как? — удивился я, — Его все-таки пытались сюда отправить?
— Да, пытались. Вечером Жариков зашел в дежурку, и говорит: «Клюшкин, собирайся в ужасе и сейчас же в машину, которая под Хасавюрт идет». Славик выпал. Потом побледнел весь, и кричит: «Я не поеду». Даже не кричит, а, так скажем, визжит. Видно, нервы совсем сдали. У комдива глаза круглые, он как заорет: «А я говорю — поедешь»! Славик в стол вцепился, орет: «Ни за что»!! Папоротники обрадовались, есть же возможность приколоться, они же у нас все как один — Махоуни, и тут еще связист Белобородов, (ну ты должен помнить — белобрысый такой), он же Клюшкина терпеть не может, говорит: «Давайте его арестуем! Давайте его в оружейку засадим!». Ну что, папоротники его хватают, отрывают от стола, Славик орет как слон, у него вообще крышу сорвало от страха, все вокруг ржут. Короче, Клюшкина заперли в оружейке, он решетку трясет, визжит!… Как вспомню, ржу — не могу!
Да, я представил себе эту безобразную картину, и мне почему-то стало стыдно.
— Чего он так испугался? — спросил я разочаровано. — Ну, поехал бы сюда, потусовался. Не факт, что его вообще в Чечню бы отправили.
— У него вообще что-то с психикой стало, — ответил мне уже Вовка. — Он как про Чечню слышит, так его трясти начинает. Смерти, говорит, боится.
— Я тоже боюсь, — зло сказал я. — И даже очень боюсь. Но есть же еще такая вещь, как честь, и такая как самоуважение. Гордость, наконец. Я, например, не хочу жить просто ради того, чтобы жить. Я, в частности, не согласен жить бомжом. И я не хочу, чтобы надо мной смеялись. И уж тем более — презирали.
Вова и Серега перестали смеяться. Мы помолчали.
— Ладно, — сказал я, — хватит цирка. Лучше скажите, чем вы тут занимаетесь.
— А-а, — махнул рукой Серега, — вот там наши орудия расставлены. Сначала с наводчиками тренировались. Потом надоело. Так, иной раз Донецков, или Куценко выйдут, потерзают бойцов час — два, а потом сваливают.
— Ну а вы?
— А мы уже только в карты играем. Да еще на строевые смотры ходим. Осточертело все!
Ситуация мерзкая. Нет ничего хуже, когда приходится неделями сидеть на одном месте, ни хрена не делая. Чего ждет командование? Что они думают? Что мы тут тренируемся с утра до ночи? Может быть, им так и докладывают, но неужели они настолько тупы, чтобы в это верить? Обучение войск без стрельб неэффективно. А стрелять-то здесь как раз и не разрешают. Очередная глупость! Как это уже достало!
Возвращаться в палатку не хотелось — я пошел к землякам.
Часа через два, как меня и предупреждали, был объявлен очередной строевой смотр. Я отметил, что эта площадка не была настолько грязна, как весь остальной лагерь. Может быть, здесь просто запрещали перемещаться технике? Скорее всего, именно так.
Строевой смотр вел сам Карабасов. Все это было очень похоже на смотры в части, только не было выхода для опроса, и торжественного прохождения перед трибунами. Зато все остальное было.
Как меня уже предупредили, на каждом строевом смотре, как на церковной службе, Карабасов освещает тему дня. Сегодня этой темой являлась чистка и смазка оружия.
Командир бригады очень долго распинался о том, что «оружие любит смазку, чистоту и ласку». Потом он укорял бойцов и командиров в лености и в небрежении. Я готов был рыдать от осознания своей греховности. Для закрепления сказанного Карабасов сделал эффектный жест.
— Я сейчас возьму оружие у любого солдата, и если оно будет чистое, то предоставлю ему двухнедельный отпуск.
Я не сомневался: комбриг уверен в том, что выполнять обещание ему не придется. Он подошел к строю, протянул руку к какому-то бойцу, взял автомат, и осмотрел его. Эффект получился неожиданный: оружие было чистое. Лицо комбрига приняло обиженное выражение. Вся бригада слышала его обещание, и не выполнив его, Карабасов максимально терял авторитет, (прямо скажем, и без того не фантастический). Но явно чувствовалось, что выполнять обещание ему почему-то не хочется. Вот такая вышла заковыка.
Строевой смотр был явно смазан, комбриг как-то сразу закруглился, и мы разошлись. Я снова отправился к Вовке и Сереге, и проторчал у них до самой темноты.
Часть 3. И снова в поход
Глава 1
На четвертый день бессмысленного и бестолкового пребывания под Хасавюртом я совсем упал духом. Целыми днями тупо бродить по лагерю, играть в карты, переминаться с ноги на ногу на строевом смотре? Этого ли я хотел? Это ли я себе представлял в Темир-Хан-Шуре? Нет, конечно!
А больше всего меня терзала невозможность узнать новости. Ни телевизора, ни даже газет здесь не было. Редкие экземпляры детективов, приключений или фантастики ценились на вес золота, и читались под одеялом с фонариком.
К счастью, к вечеру по лагерю пробежала какая-то оживляющая волна. Ничего определенного, но как-то неожиданно засуетились штабные; перемещения техники, которые к вечеру обычно затихали, наоборот, резко усилились, и вместо вечернего оцепенения в воздухе явственно чувствовалась ободряющая и тревожащая душу свежесть.
Сердце мне подсказало, что ночевать в так нелюбимой мною палатке мне больше не придется. И это оказалось правдой. Примчался Найданов, и сказал:
— Все! Сегодня утром входим в Чечню!
— Наконец-то! Какие будут указания?
— Тебе? Пока никаких. Сейчас личному составу новые бушлаты будут выдавать. Потом распределим технику, какой расчет в какой машине будет ехать. Выберешь себе машину… Ну, и вперед.
