Вздохнув, ротный набрал связь со штабом и протянул мне наушники. Я узнал Санжапова.
— Вызывали, товарищ майор? — спросил я.
— Да, да! Давай приезжай.
— Сейчас буду, — ответил я, и вернул наушники ротному.
Я вернулся в машину и приказал Армяну выезжать.
— Куда мы? — спросил он.
— В штаб.
— Товарищ лейтенант! А можно мне к нашим заскочить?
Подумав, я кивнул:
— Хорошо, только не надолго…
Я прибыл к штабу, отпустил Армяна к «своим», и увидел Васю, такого же недоуменного, как и я.
Мы одновременно подошли к штабному кунгу, и обменялись рукопожатием.
— Ты чего здесь? — спросил я.
— А ты чего? — вопросом на вопрос ответил мне Рац.
В этот момент из кунга вышел Санжапов.
— Прибыли? — сказал он. — Заходите.
Мы прошли за майором. Я следовал за Васей.
Командир батальона взял со стола бумагу и зачитал.
— Приказом номер ноль три шестьдесят семь от двадцать пятого сентября тысяча девятьсот девяносто пятого года вам присвоено очередное воинское звание — старший лейтенант.
Санжапов взял со стола две пачки перетянутых бумагой погон, и вручил мне и Васе.
Это было очень приятно. Впервые за последнее время такое событие — очень приятное и ни к чему не обязывающее. Ну, так, относительно не обязывающее.
— Товарищ майор, — сказал Вася. — Вы же понимаете, мы сейчас не в состоянии «обмыть» это событие…
— Ладно! Ладно! — отмахнулся майор. — Потом сочтемся — после войны.
— Спасибо, — сказал я сердечно. — Большое спасибо. Как только представиться возможность, так сразу и проставлюсь.
— Ну, хорошо, хорошо… — забормотал комбат, и мы поняли, что наша аудиенция закончена.
— Как дела? — спросил я у Васи, когда мы вышли из кунга на воздух.
— Да ничего, — ответил Рац. — А тебя сильно потрепали, я слышал?
— Да, сильно, — воспоминания о массе неприятных минут прыгнули мне в глаза, — но со мной ничего. Цел и невредим.
Мы оба плюнули через левое плечо.
— Зайдешь? — спросил меня Вася.
Я заколебался, но долг взял верх:
— Нет, не могу. Надо водителя забрать, и двигать обратно. У меня там расчеты одни остались — мало ли что?
Вася пожал плечами и ушел, а я пошел разыскивать Армяна. Искал я его недолго. Он оказался у костра, вместе со всеми остальными нашими водителями. Здесь же сидел и Найданов.
Я не удержался, и похвалился своими новыми погонами, но особого впечатления на него это не произвело.
— Завтра батальон выступает к Центорою.
— Как так? — Я очень удивился. — Что, обратно пойдем? Мы уже были в Центорое.
— Да нет, — засмеялся Найданов. — Это другой Центорой, впереди. Тут их много — центороев этих. Почему одинаково называются — не знаю. Но что есть — то есть… Хочешь чаю?
Я собирался сразу забрать Армяна, и уехать… Но услышав заманчивое предложения, остался. Чай — это хорошо!
Я присел к костру и волей — неволей выслушал то, о чем втирал своим товарищам, пораскрывавшим рты, мой красноречивый водитель.
— Вот, я этим бабам говорю — «Вы здесь вдвоем жить не сможете, в этой комнате. Вам тут покоя не дадут»! Они мне не поверили, сказали, что обойдутся. Соплячки, только из дома! Ничего не видели, ничего не понимают. Ну, вечером к ним шобла и завалилась. Сожрали все, поизгадили. Я к ним на следующее утро захожу, и говорю: «Ну что, девчонки? Не поверили мне? А я предупреждал! Как можно в этой общаге без защиты жить? Любой, кто захочет, зайдет, и обидит… У меня комната есть своя, нормальная комната. Сами посмотрите, сходите, если не верите. Мне просто вас жалко. Давайте я с вами буду жить. Я не допущу тут беспредела! Обещаю… Ну, они поломались еще немного, а потом согласились. Короче, я к ним переехал.
Тут у одной бабы, Наташка которую звали, оказывается, хахаль есть. Здоровый такой кент! Ну, она ему, конечно, сказала, что «вот так и так». Он приехал, весь такой на понтах, и ко мне. Я ему вежливо объясняю. Я, говорю, не сплю с ними, ты не думай. Я исключительно их жалости взял их под свою опеку. Хочешь, ты переезжай к ним, и живи, если можешь! А одни они жить тут не смогут… Или пусть тогда квартиру снимают… Ну, чувак репу почесал, Наташка и Катька ему ситуацию обрисовали… В общем, ничего он не сделал, уехал в раздумьях.
— Ну а потом что? — спросил Армяна маленький Зерниев. — Ты что, так и жил с ними?
Армян прихлебнул из кружки — (то ли чай, то ли чифирь) — и спокойно ответил:
— Да, пожили еще немного, а потом они, и правда, на квартиру слиняли.
— Ну, и что? Не одной не вдул. — Солоха произнес это так, чтобы все поняли, что уж он-то вдул бы всей общаге по два раза.
— Ну как не вдул, — засмеялся Армян. — Обеим и вдул. Спал с ними по очереди. А когда и втроем.
— И той, у которой жених был?
Мой водитель откровенно засмеялся:
— Она больше всех и давала. Еще и уговаривала. Я ей сказал — «Презики сама покупай, у меня столько денег нет». Ну и покупала. А если не было… Тогда минет. Только так.
Мне почему-то казалось, что Армян врет. Нет, вряд ли он мог выдумать всю историю, (то же мне — Ги де Мопассан) — но, скорее всего, все было гораздо скромнее. На счет того, чтобы он двух девок каждую ночь «отоваривал», и они только пищали, да друг друга от постели отпихивали, мне верилось слабо.
Бойцы верили. У Зерниева завистливо блестели глазки.
Внезапно я подумал совсем о другом.
«Вот, наверное, далеко не все и с женщиной спали. И убьют в бою, и даже не узнают, как это бывает, как это бывает здорово, а бывает, что и нет. И кто-то женихов не досчитается. Убивают здесь женихов. Вот этот — Зерниев — вроде мелкий и наглый, но и он, может быть, был бы нормальным отцом. А Женя Попов? Хороший, добрый, работящий, безотказный и веселый был парень… Убили Женю. И не будет детей, похожих на него. И не будет он их качать на руках. И книжки читать, и счастливые глазенки видеть детские. И слово «папа» не услышит… А Шура Эйнгольц…».
Меня прошибла слеза. Каюсь, я сентиментален. Сентиментален и жесток. Когда я начинаю плакать от жалости, я зверею. Жалость во мне удивительным образом сочетается с ненавистью. Я подумал о милой малышовой улыбке, и мне захотелось кого-то убить. Убить того, кто мучает и обижает этих малышей… Нет, не просто убить. Медленно — медленно разрезать на маленькие кусочки. И улыбаться при этом… От злобы и бешенства я схожу с ума…
Меня передернуло. У меня на глазах выступили слезы. Это один из моих недостатков. Мне вовсе не хотелось, чтобы эти мои слезы увидели солдаты. Я наклонился над кружкой, и зашмыгал носом.
