Первый раз в девяносто первом после ранения, осложнившегося антисептикой так, что стоял вопрос о потере одной конечности. Но, слава богу, благодаря природному здоровью и великолепным врачам все обошлось благополучно. Второе посещение принесла болезнь Боткина, пойманная им на благодатном Ближнем Востоке и залеченная полевыми и местными средствами. Последствия пришлось ликвидировать уже здесь.
Внизу, в холле, Вадима ждал сухопарый, в толстых роговых очках, представительный мужчина. Это был Станислав Сергеевич Стариков, долгое время работавший референтом у Николая Владимировича. Позже он возглавил аналитический отдел, но практически продолжал непосредственно подчиняться Осколову. Вадим, хотя встречаться и тем более контактировать с ним практически не приходилось, недолюбливал этого типа. Стаж работы Старикова с Николаем Владимировичем позволял предположить, что деловыми качествами Станислав Сергеевич совсем не обделен, а внешний вид не всегда определяет сущность человека.
Стариков поздоровался коротким кивком головы и предложил присесть за столик, стоящий в овальной нише холла. Немного помедлив, он начал говорить:
– Я хочу вас предупредить, что Николай Владимирович очень плох. Эта трагедия нанесла ему такой сильный удар, что врачи опасаются за его жизнь. Я прекрасно знаю, что вы были вхожи в семью Осколовых и являлись другом его сына. По личной просьбе Николая Владимировича руководство приняло решение поручить проведение расследования случившегося вам, хотя специфика вашей основной профессии несколько отличается от предстоящей работы. Мне поручено обеспечить вашу будущую деятельность в оперативном плане и контролировать ее ход. Мы должны встретиться уже сегодня для ознакомления с материалами произошедшего и планом расследования. Я попрошу вас прибыть ко мне в четырнадцать тридцать вот по этому адресу.
Стариков вынул из черной кожаной папки листок размером с визитку и протянул его Вадиму.
– Сейчас вы подниметесь в палату к Николаю Владимировичу. Я очень прошу вас сделать все возможное для того, чтобы как можно меньше волновать его, хотя понимаю, что избежать этого не удастся. Уже четверо суток Николай Владимирович живет произошедшей трагедией, балансируя на грани жизни и смерти, и ждет вас. Лично мое мнение таково, что данный визит расстроит больного еще больше и нанесет вред здоровью, но не выполнить его просьбу мы не в силах. Еще информация для вас: транспорт с телами погибших прибывает сегодня ночью. Похороны назначены на завтра на четырнадцать часов. Я бы вам не рекомендовал там присутствовать, чтобы не афишировать знакомство с погибшими.
Вадим боялся встречи с Николаем Владимировичем и не находил нужных слов, которые можно сказать человеку, потерявшему в своей жизни всех близких и пережившему самое страшное, когда молодые умирают раньше стариков и им уже невозможно видеть свое продолжение в детях и внуках. Вадим прекрасно понимал, единственное, что сейчас он может, это стать Викингом: профессионалом без сердца, души и эмоций.
Реанимационная палата находилась на втором этаже. В небольшой приемной дежурил Паша Панфилов – начальник охраны Николая Владимировича, черный курчавый крепыш. Он был старше Вадима лет на семь. На эту должность к Осколову Паша попал году, наверное, в девяностом после недолгого пребывания в их отделе. По поводу ухода в охрану ребята говорили, что хорошего специалиста забирают на рутинную должность. Но начальству виднее, да и особых протестов от самого Панфилова не было.
Ввиду специфики своей работы Вадим стал редко видеться с Осколовыми, а после кончины Людмилы Антоновны, сгоревшей в одночасье от тяжелой болезни, на даче делать было нечего даже в редкие выходные. Валерий с Татьяной жили и работали за границей. Встречался с ними Вадим не чаще чем раз в три-четыре года, когда отпуск Валерия случайно совпадал с присутствием в Москве Вадима.
Панфилов встретил посетителей с хмурым выражением лица. Скупо проинформировал, что состояние Осколова не изменилось. Кризис продолжается, лечащий врач не дает никаких гарантий благополучного исхода. Свидание должно быть кратким и, по возможности, без излишних волнений для больного. В палату Вадим зашел один – Стариков остался в приемной.
Окна были затемнены жалюзи. Около аппаратуры, спиной к двери, сидел полный мужчина в белом халате и наблюдал бегущие линии на экранах. Провода от приборов паутиной тянулись к кровати и опутывали неподвижно лежащее тело. Вадим почти полтора года не виделся с Осколовым и с трудом узнал его. Короткие седые волосы почти сравнялись по длине со щетиной на подбородке. Темные круги под глазами и сухие руки поверх простыней делали неузнаваемым того Николая Владимировича, которого помнил Вадим. Он подошел поближе и остановился рядом с кроватью.
Веки больного дрогнули, и он медленно открыл глаза. Не произнося ни слова, Осколов смотрел на стоящего перед ним Вадима. Этот беспомощный и горький взгляд, казалось, прожигал насквозь душу. Врач встал от приборов и, взяв стул, поставил его поближе к кровати. Он тихо, почти неслышно, прошептал на ухо Вадиму:
– В вашем распоряжении не более пяти минут, – и вышел из палаты.
Николай Владимирович заговорил глухо и медленно, с трудом произнося слова:
– Вадим, не знаю, почему я еще жив. Они погибли. Я ждал только тебя и не умирал. Прости меня, если я что-то сделал не так, но все время нашего с тобой знакомства я считал тебя моим вторым сыном. А сейчас остался только ты один.
Осколов, прикрыв глаза, замолчал, и Вадим почувствовал то, чего не знал в юности, – на глаза начали наворачиваться слезы. Было странно и непривычно чувствовать это, и только огромным усилием он смог остановить появление соленой влаги.
Николай Владимирович заговорил еле слышно:
– У меня в этом мире остались только ты и моя ненависть. Я просил отозвать тебя лишь для одного: те, кто совершил это, жить не должны. И это можешь сделать только ты. Любой другой не испытывает той же боли, что горит сейчас в тебе и во мне. Расследование смогут провести и другие, но покарать убийц они не решатся. Это не их горе и не их трагедия. Это наше семейное дело, наш с тобой крест, и мы должны внести его на Голгофу. Прошу, умоляю тебя дать мне слово, что мои дети и внучка будут отомщены. Тогда я смогу умереть спокойно…
Вадим, хотя и с трудом воспринимал услышанное, уже знал, что его ответ умирающему может быть только один, другого не дано. Преодолевая комок, застывший в горле, он с трудом выдавил из себя:
– Я клянусь, что люди, сделавшие это, умрут, – и сам поверил, что так оно и будет.
По лицу Николая Владимировича прошла едва заметная тень удовлетворения. Он, помолчав немного, сказал:
– У Панфилова я для тебя оставил конверт. В нем находятся некоторые инструкции, которые тебе будут необходимы для совершения того, что мы сегодня решили. После прочтения уничтожь эти бумаги. В них информация, которая будет обеспечением твоей работы. Я еще раз прошу тебя сделать это…
Неожиданно резко раздался писк приборов, к которым тянулись провода от Осколова. Его лицо исказила гримаса боли. В палату влетел толстый доктор. Он мельком глянул на экраны и замахал руками, выпроваживая посетителя. Вадим медленно пошел к двери, оглянувшись последний раз на неподвижное тело, распростертое на больничной кровати.
