Как-то около полудня, когда тетя Нинель, только что
приехавшая из супермаркета, поворачивала ключ в замке, она услышала серию
негромких хлопков. Не понимая, что происходит, она потянула дверь и успела
увидеть, как из спальни вырвался холодный белый огонь. Когда он опал, наружу
шагнул закопченный Халявий, держащий в руке обугленную упаковку
спрей-дезодорантов. Тетя Нинель, женщина широкая во всех смыслах, никогда и
ничего не покупала помалу.
– Я Герострат! Я спалил храм Артемиды! – выл Халявий.
Заметив мадам Дурневу, он небрежно швырнул в нее баллончиком
и, заламывая руки, возопил:
– Вяжи меня, человече, и скидывай с Тарпейской скалы! Смерть
мне не страшна! Это сделал я, безумный Герострат!
Не слушая его, тетя Нинель метнулась в спальню. Одеяло
чадило. На полу валялась ножка от табуретки, превращенная в факел. Ножка почти
уже прогорела. Вероятно, безумному Герострату пришлось долго поджаривать
упаковку, прежде чем он добился желаемого результата. Кожаные кресла пахли
паленой дохлятиной. По обоям мечтательно плясал синий огонек.
Предотвратив пожар, тетя Нинель в ярости выскочила из
спальни. Безумный Герострат стоял в большой комнате, задумчиво озирая мебель.
Кажется, он соображал: не стоит ли для верности присовокупить к храму Артемиды
парочку построек поскромнее?
Услышав за спиной топот, оборотень обернулся.
– Наконец ты пришел к Герострату, гонец! Долго же ты
заставил себя ждать! Знай, я готов принять любую кару, кроме забвения! –
возгласил он с надрывом.
Дурнева с перекошенным лицом занесла над его головой пудовый
кулак.
– О, что-то новенькое! – удивился безумный
Герострат. – Я думал, меня сбросят с Тарпейской скалы! Что ж, мне все
равно! Верши свое черное дело, палач!
Кулак обрушился на макушку оборотня. Разъяренная Дурнева
замахнулась во второй раз и… внезапно обнаружила, что лежит на полу. Чья-то
твердая рука взяла тетю Нинель за плечо и помогла ей подняться. Халявий подул
на палец, по которому плясали синеватые молнии.
– Мерси, мамуля! Это меня отрезвило! – сказал
он. – Но в следующий раз не надо ударять меня так сильно. Вполне
достаточно шлепка книгой или ладонью. Главное, чтобы он пришелся возможно ближе
к макушке. Это принципиально! В другие места можно не бить!
– ТЫ ЕДВА НЕ УСТРОИЛ ПОЖАР! – зарычала тетя Нинель.
– Пардон! Это был, то ись, не я! – возразил Халявий.
– А КТО?
– Полуденный бес, мамуля!.. Трясея, сестра бабкина, горяча
была на язык. Сглазила меня ишшо малюткой! – жалея себя, всхлипнул
Халявий. – Таперича, бывает, как полдень, он в меня вселяется. Прям сам не
соображаю, что творю. Вон и тогда – прихожу в себя, а за мной с кольями да с
пулями серебряными уж гонятся! Пришлося, то ись, Темпора моралес говорить да к
вам, родненьким, под крылышко перебираться! – виновато пряча глаза,
пояснил Халявий.
– А этот, полуденный твой, он всегда пожары
устраивает? – хмуро осведомилась тетя Нинель.
– Как ему заблагорассудится, мамуля. У беса-то настроений
много, а под каждое настроение и личность находится. Когда я Герострат, когда
Нижинский
[2]
а когда ишшо кто-нибудь… Я уж и не знаю, – пожал плечами Халявий.
– Отлично! Раз ты не знаешь, так кто знает? И сколько у тебя
всего личностей? – с горечью воскликнула тетя Нинель.
Она рухнула на желтый диван с механизмом «гармошка» и,
удрученно подперев голову пухлыми ладонями, уставилась на Халявия. Оборотень
мялся, как красная девица, и ковырял большим пальцем ноги ворс ковра.
– Ты, то ись, имеешь в виду, когда у меня едет крыша? –
спросил он, отрываясь от своего занятия. – О, довольно много!
Примерно с десяток основных и еще три-четыре таких, что проклевываются время от
времени.
Потрясенная тетя Нинель замычала. Она грузно встала, подошла
к бару и, достав бальзам «Счастье домохозяйки», отхлебнула из горлышка.
– Ум-м-м. И сколько из них буйных?
– Таких, когда я становлюсь опасен? Представления не имею,
мамуля. Всякий раз после раздвоения у меня происходит выпадение памяти… Ну прям
как у вас, лопухоидов, с перепою.
Тетя Нинель пошатнулась. Слабоалкогольное и шипучее «Счастье
домохозяйки» вспенилось ей в нос.
– А вот намеков не надо!.. И почему я тебя не прогоню? Не
выставлю за дверь? – сокрушенно спросила она.
– Судьбоносцы, мамуля, судьбоносцы… Там на небе ить тоже не
бублики сверлят. Это мы тут ничего не знаем, а они там все знают, обо всем
ведают. Так-то, мамуля, – сказал Халявий, успокаивающе похлопывая тетю
Нинель по коленке.
* * *
Через три дня утром тетя Нинель повезла Пипу на киностудию
на пробы. Компания «Мыльница» собиралась снимать сериал по «Дюймовочке» и
подбирала юных актеров на главные и второстепенные роли.
– Тебя должны взять, Пипочка! У тебя такое выразительное
лицо, такой умный взгляд. Сразу видно, что ты из хорошей семьи. К тому же ты
уже успела примелькаться. Совсем недавно журнал «Wanted!» вышел с твоим фото на
обложке, – убеждала дочку тетя Нинель.
– Меня потом два раза останавливали на улице! –
плаксиво сказала Пипа.
– А ты как хотела? Антиреклама есть антиреклама. Упал с
самолета – учись летать! – Тетя Нинель облизала губы, пытаясь припомнить
что-то важное. – Ах да, Пипа! Вот о чем я тебя хотела попросить. Умоляю,
не болтай лишнего, а то ты как ляпнешь чего – уши вянут!
– Щас! Прям так и буду сидеть молча! – огрызнулась
Пипа. – Пусть попробуют не взять меня на роль – я им эту Дюймовочку да из
трехдюймовочки! Паф-паф!
Пипа и тетя Нинель уехали. Примерно через час дядя Герман
стал собираться на деловые переговоры. Он побрился, побрызгался дезодорантом,
надел красный пиджак и желтый галстук и уже натягивал сапоги графа Дракулы, как
вдруг из коридора явственно донесся какой-то шум.
Халявий, до того спокойно сидевший на ковре, внезапно
насторожился, сделал умоляющее лицо и на четвереньках побежал куда-то. Пожимая
плечами, Дурнев, как был в одном сапоге, выглянул в коридор и оледенел. Прямо
на его глазах сквозь входную дверь спиной вперед протиснулись двое мужчин.
Вероятнее всего, они использовали Туманус прошмыгус, но Дурнев-то об этом не
знал.
