И оборотень вдохновенно закружился по комнате, выделывая
кошмарные па. Валились стулья. Раскачивалась люстра.
– Эй, стой! – закричал дядя Герман, бегая за
ним. – А еще что-нибудь ты умеешь? Я имею в виду, еще как-нибудь,
кроме как на твоих концертах, мы можем разбогатеть?
Оборотень с неудовольствием остановился.
– Я танцор! – воскликнул он с негодованием. –
У меня есть мое сердце, моя любовь, мои ноги и музыка! И мне противны
разговоры обо всем ином! Всего остального для меня не существует!
«С этим все ясно. Он ничего не помнит. Придется подождать,
пока можно будет поговорить с его основной личностью», – подумал Дурнев.
Он подошел к дивану и поднял опрокинувшуюся чашку. Бывший
депутат уже прикидывал, как отреагирует Нижинский, если он попросит его
убраться в квартире, и не обидится ли он за это на своего друга Дягилева, как
вдруг в замке повернулся ключ.
В комнату ворвалась взбудораженная Пипа.
– Папуль, меня взяли! – заорала она с порога.
– В самом деле? Ах ты, моя Дюймовочка! – умилился
председатель неблагодарного общества В.А.М.П.И.Р.
Пипа уставилась на своего папу с таким удивлением, что он
мигом раскаялся, поняв, что сморозил что-то не то.
– Разве я сказала, что меня взяли Дюймовочкой? Я буду
играть пятнадцатую жабу из свиты!
– О! – удивился Дурнев.
– Да, папулечка! Мы с мамулей учили в машине роль. Вначале я
должна сказать: «Ква-ква!», а потом, уже в конце фильма, вот так вот грустно:
«Ква-ква-ква»! И вот тут режиссер пообещал, что камера возьмет меня крупно.
– О, друг мой Дягилев! Ты не говорил, что у тебя есть дочь!
Но я тебя прощаю: девочка мне нравится… Так начинаются все великие
карьеры! – прыгая на одной ножке в тщетной попытке изобразить балетное па,
одобрил правнук бабы Рюхи, неподражаемый Халявий.
Глава 4
Терпсихора, Полигимния и черепаховая лира
Таня задернула Черные Шторы, чтобы не видеть всей той
бестолковой и радостной суеты, которая всегда почему-то предшествует началу
драконбольного матча. Идти сейчас на стадион и снова видеть драконов и игроков,
стремительными кометами мелькавших внутри купола, было для нее невыносимо. Таня
пообещала себе, что никогда больше не будет смотреть драконбол – даже с трибун.
Ваньке, Тарараху и Ягуну она наврала, что ей нужно написать на завтра доклад о
мировом древе, а то Поклеп давно имеет на нее зуб.
– Это точно. Когда на тебя на каждом уроке натравливают
всякую потусторонщину, защиту лучше не запускать. Недаром Поклеп хвалится, что
его уроки не прогуливают. К нему даже переломщики на одной ноге из магпункта
прыгают – а куда денешься? Духу, когда он будет вселяться, по барабану,
освобожден ты от урока или нет! – ободряя ее, сказал Ванька Валялкин.
Но при этом он почему-то смотрел не на Таню, а чуть выше ее
головы. Таня, хорошо изучившая Ваньку, поняла, что он ей не поверил. Еще бы –
пропустить матч ради какого-то доклада, который можно написать и ночью! Такое
сложно ожидать даже от Шурасика.
Зато теперь, когда все были на драконболе, Таня осталась
одна – одна во всем огромном Тибидохсе, не считая привидений. В темнице за
Жуткими Воротами, вздыхая, томился хаос. Стены школы для трудновоспитуемых юных
магов подрагивали – мелко, но безостановочно. Таня энергично встряхнула
головой.
– Ну все! Или писать доклад, или не писать! Чего ты тут
расселась, Гроттерша? Марш работать! – подделываясь под голос своей
московской сестрички Пипы, велела себе Таня.
Она решительно села за стол и, щелкнув пальцами, подозвала
перо жар-птица. В отличие от лопухоидных ручек и обычных гусиных перьев это
перо писало само – нужно было только диктовать.
В книге по уходу за магическими существами (III том, «Птицы
и морские гады») ясно значится:
«Хвостовое перо жар-птицы будет верно служить тому, кто спас
птицу от смерти».
Таня не спасала птица от смерти – она лишь кормила его
некоторое время, пока Ванька лежал в магпункте. Но, учитывая прожорливость
птенца, это, очевидно, зачлось как спасение его жизни.
МИРОВОЕ ДРЕВО
«Мировое древо – универсальный мифологический образ. Три
части мирового древа связаны со всем живым на земле: ветви и вершина – с
птицами (сокол, соловей и птица Див), а также с солнцем и луной; ствол – с
пчелами и зверями лесными и равнинными; корни – со змеями, ящерицами и бобрами.
Все же древо в целом может сопоставляться с человеком – его ногами, туловищем,
руками и головой», – продиктовала Таня, заглядывая то в «Мистическую историю»
под общ. ред. Графа Манова, то в «Справочник Белого Мага». Существующий в
единственном экземпляре справочник ленился, то и дело превращаясь в «Тысячу
советов молодой хозяйке». Каждые пять минут Тане приходилось подогревать его
искрой и произносить: «Расслабонум!»
Сияющее перо жар-птица скользило по бумаге, изредка
брезгливо окуная кончик в чернильницу. Внезапно без всякой видимой причины перо
замерло и нетерпеливо заплясало над пергаментом. От пера во все стороны
разлетались искристые брызги, точно от шумно открытой бутылки шампанского.
Тусклая комната с задернутыми шторами разрослась до размеров помпейского цирка.
Аскетически заурядная кровать Тани и перевернутый гроб любящей черный юмор
Склеповой неуловимо обрели оттенок упаднической роскоши. Над ними ухитрился
появиться плотный кремовый балдахин, в складках которого могли таиться верные
камеристки вкупе с привязчивыми возлюбленными вроде шейха Спири.
Даже скучный скелет Паж предстал на краткий миг молодым и
гибким мушкетером с зелеными глазами. Кое-кто из долгожителей – а в Тибидохсе
таких было немало, – возможно, узнал бы воинственного Дырь Тонианно.
Таня некоторое время недоуменно озиралась, пока у нее не
мелькнула мысль, что это могут оказаться глюки – относительно безобидные
суетливые духи. Еще бы – вся школа, кроме, вероятно, ее одной, была на
драконболе. Еще бы глюкам не порезвиться, пользуясь отсутствием преподавателей.
– Дрыгус-брыгус! – произнесла Таня, вспомнив, что для глюков,
если это они, вполне хватит и этого простенького заклинания.
Она угадала. Стоило сверкнуть зеленой искре, как во все
стороны прыснули маленькие носатые человечки. Таня успела заметить, что глюков
было никак не меньше дюжины. Штуки три расширяли пространство, один сидел на
голове у Дырь Тонианно, а остальные бестолково, но радостно носились по
комнате, гоняясь за брызгами света.
