Пипа заплакала холодными, как вчерашний бульон, слезами.
Папулю ей было не жалко. Было жалко мягкие игрушки, которые теперь нельзя будет
потрошить ятаганом, компьютер, лазерные диски и другие милые сердцу безделки.
– Герман, неужели все так скверно? – заламывая пухлые
руки, спросила тетя Нинель.
– Еще хуже, чем ты думаешь. Не исключено, что мне скоро
придется поменять профессию. Возможно, придется шастать по помойкам и рыться в
мусоре лыжной палкой. Нужно, пока не поздно, выяснить, какие бутылки принимают,
а какие нет, – сказал дядя Герман.
– Но, может, нас выручит кто-то из твоих прежних
друзей? – испуганно предложила Дурнева.
– Моих друзей? Ха, ха и еще раз ха! Неужели ты думаешь, что
в политике у кого-то есть друзья? – проговорил дядя Герман.
В дверном проеме показалась босая нога, быстро шевелящая
пальцами. Потом, уже несколько выше, выглянула всклокоченная шевелюра Халявия.
– Скр… скр.. прчек… скр… скр… Скр… чик-чик! – сказал
он, как-то странно двигая руками.
Дядя Герман вскинул голову. В безумных глазах директора
фирмы «Носки секонд-хенд» вспыхнула надежда.
– Иди сюда, Нижинский! Я хочу с тобой поговорить! –
произнес он ласково.
– Скр… скр… прчек… Умпс! – проскрежетал Халявий. –
Я больше не Нижинский. Это было роковое заблуждение. Что такое танцы?
Бессмысленные движения тупой плоти! Я разобрался в своей сущности. Я машинка
для наклеивания этикеток. Небольшая, но очень полезная. Скр!.. Скр!
Нагнувшись, оборотень подобрал с пола телефонный справочник.
Выдирая из него страницы, он стал плевать на них и приклеивать к стенам.
– Чик-чик… хршшш-жж… скр… скр… Умпс! – вдохновенно
бубнил он.
Дурнев перевел взгляд на часы. Было около двенадцати дня.
Поднявшись, дядя Герман вытащил из шкафа увесистый томик «Все произведения
русской литературы в пересказе для новых русских», подкрался к машинке для
наклеивания этикеток и нежно тюкнул ее по макушке.
Халявий обернулся.
– О! – сказал он приветливо. – Какие люди!
Наладчик пришел! У меня рулон в корпусе заедает, нельзя ли посмотреть?
Хршшш-жж… скр… чик-чик?
– Разумеется! Сейчас наладим! – заверил его дядя
Герман, примериваясь томиком поточнее.
На этот раз он ударил с той силой, которая требовалась.
Оборотень удовлетворенно закрыл глаза и вновь их открыл.
– В самый, то ись, раз. Полуденный бес свалил. Пошел других
сглаженных искать или телепортантов! Они, телепортанты, для него самый, то ись,
лакомый кусочек! – сказал он.
– Что это еще было за «скр-скр»? – с подозрением
спросила Пипа.
– Этикеточная машинка – личность довольно приставучая. Скр…
скр… Тьфу, никак не отделаешься! – отмахнулся Халявий.
Дядя Герман открыл шкаф и, вытащив шпагу, сурово указал ее
кончиком на диван.
– Сядь здесь, Халявий!
– Зачем? – испугался карлик.
– Сядь, кому говорю!!! – взревел депутат.
Опасливо косясь на шпагу, карлик уселся на диванчик и сложил
ручки на животике.
– Я весь сплошное внимание! Не надо нервов, братик! –
примирительно сказал он.
Дурнев спустил пар.
– Пока ты снова не спятил, проясни кое-что. Бум проговорился
про какую-то твою магию, которая поможет мне разбогатеть!.. Я хочу знать, что
это за магия! – напомнил он.
– Я, то ись, ничегошеньки про это не помню. Но если хочешь,
братик, я подумаю! – пообещал Халявий.
Вздыхая и почесываясь, оборотень погрузился в размышления.
Размышлял он долго, так долго, что дядя Герман забеспокоился, не произошло ли с
ним очередного раздвоения. Например, не вообразил ли он себя мраморной колонной
или конным памятником Петру Великому?
Дурневы изнывали от ожидания. Пипа трещала пальцами. Тетя
Нинель нервно жевала шкурку от колбасы. Наконец оборотень плаксиво сказал:
– Ну ничего я не помню! Прямо ничегошеньки! Ежели и есть
какая магия, то не у меня, а у какой-то моей вселяющейся личности…
– У какой? – нетерпеливо спросила Пипа. – Папуль,
он специально молчит! Можно я пощекочу его твоей шпагой?
– Хучь что со мной делайте. Хучь в молоке варите, хучь на
куски режьте, хучь в Пучай-реке топите! Я своим сглаженным личностям не
хозяин, – с надрывом заявил карлик.
Дурнев едва не взвыл от разочарования. Пирамида из
дензнаков, уже воздвигнутая его воображением, в одночасье превратилась в
издевательский розовый дымок.
– Значит, все? Надежды узнать это нет? – убито спросил
бывший депутат.
– Ну почему же? – оптимистично заявил Халявий. –
Кто-то из моих «я» уж точно знает. Если Бум, то ись, не наврал! С них,
вампиров, станется. То еще жулье. Пардон, господин председатель, я не намекал
лично на вас.
– Кто знает? Герострат? Этикеточная машинка?
Нижинский? – взволнованно спросил Дурнев.
– Представления не имею. Спросишь об этом у них сам, братик.
Если, конечно, они будут в настроении ответить, – изрек оборотень.
Судя по всему, он решил, что данная тема себя уже исчерпала.
Он соскочил с дивана и, почесавшись ногой, стал выбирать блох. Тетя Нинель
смотрела на него, пылая от негодования. С нее вполне хватило этикеточной
машинки, плевавшей на листки из справочника. И тут Халявий совершил
непростительную ошибку. Ошибку стратегическую и роковую.
Поймав очередную блоху, он не раздавил ее, а бросил на ковер
под ноги Дурневой. Хрупкий внутренний мир тети Нинели, и так уже расшатанный,
не выдержал очевидного проявления хамства. Тетя Нинель взревела, как
рассвирепевший медведь, и двинулась к оборотню с самыми очевидными намерениями.
В волчьем облике Халявий, возможно, не устрашился бы, но все, что было в нем
человеческого, трепетало перед масштабной женщиной.
– Ай, мамуля, меня нельзя бить! Я судьбоносец! –
запищал Халявий и на четвереньках кинулся спасаться бегством. За ним гналась
гневная Дурнева и ее прихехешница такса, выбравшаяся ради такого случая из-под
дивана. Пипа, схватив подушку с кресла, тоже приняла участие в погоне, колотя
своим оружием направо и налево.
Следующие несколько минут несчастного судьбоносца гоняли по
всей квартире и вытрясали из него пыль до тех пор, пока Халявий, стряхнув
пиявкой вцепившуюся ему в пятку таксу, не догадался скрыться в туалете. Щелкнул
шпингалет.
– А ну открывай! Хуже будет! Открывай, кому говорю! –
вопила тетя Нинель, колотя в дверь кулаками.
Халявий не открывал. Слышно было, как он судорожно дышит и в
тоске скребет кафель.
