Узнав о гибели василиска, отдел по защите магических
животных Магщества Продрыглых Магций выразил Пупперу магщественное порицание и
оштрафовал его на полпуда жабьих бородавок. Событие это вызвало множество
откликов в прессе. Грызиана Припятская даже побывала на месте гибели василиска
и сделала по зудильнику спецрепортаж. Издательство же, специализирующееся на
календариках с Гурием, выпустило по этому случаю книгу.
Накормив прожорливого жар-птица, Ванька пересадил его на
плечо Пажу и плюхнулся на кровать Гробыни Склеповой.
Самой Гробыни в комнате не было. Она уже несколько дней
подлизывалась к библиотекарю Абдулле, строя планы охмурить с его помощью
Пуппера. Старый джинн знал массу запрещенных заклинаний. Кроме того, по
Тибидохсу давно ходили слухи, что где-то в глубине его библиотеки скрыты старые
книги – такие опасные, что Древнир в свое время приказал их сжечь, но
хитроумный джинн предусмотрительно укрыл их в безопасном месте, превратив во
что-то незначительное.
* * *
После матча с невидимками, когда Таня, спасая Гурия, забила
мяч собственному дракону, в ее жизни что-то изменилось, будто кто-то
решительно, не спрашивая разрешения, перевернул уже исписанную страницу. Таня
отчетливо осознавала, что с ней что-то происходит, но не могла понять, что,
почему и когда этому наступит конец.
Она менялась, перетекала из чего-то или куда-то – именно
таким было внутреннее ощущение – и плохо узнавала саму себя. Все валилось у нее
из рук. Она даже с горя взялась было за учебу, но и это не заглушало жуткого
внутреннего недовольства собой. Недаром Ягге утверждала, что для подростка
излишне много копаться в себе – все равно что для взрослого пить горькую.
Внешне же глобальная перемена состояла в том, что Таня ушла
из драконбольной команды. Она понимала: Соловей никогда не сможет до конца
простить, что из-за ее нелепого, непредсказуемого поступка сорвалась мечта всей
его жизни – команда не победила в чемпионате и не получила кубок… В те дни,
когда она пыталась возобновить тренировки, довольно часто О.Разбойник, не
удержавшись, ляпал что-нибудь в таком духе: «Активнее, ребятки! Атакуйте
дракона! Нечего с ним нянчиться, это вам не Пуппер!» Более того, острый на язык
Соловей шел даже дальше, и часто можно было услышать что-нибудь вроде:
«Семь-Пень-Дыр! Чего ты уставился на меня, как Танька на Гурия? Играй давай,
шевелись!»
Разумеется, Гробыня, Жора Жикин, Рита Шито-Крыто и всякие
прочие зубоскалы немедленно добавляли к этим шуточкам дюжину своих. Таня не
отвечала. Ей все как-то стало безразлично. Она и к шуткам относилась,
закованная в броню своего безразличия.
Но все равно какие-то, самые злые шутки проникали под
нравственную броню, которая только казалась прочной, и разъедали ей душу.
Обидевшись на тренера, Таня ушла. Ушла, даже не поговорив с ним, а просто
передав Разбойнику через Ягуна записку. После этой записки она дважды ловила на
себе за обедом задумчивый и невеселый взгляд Соловья, устремленный на нее с
преподавательского столика. Ей казалось, Соловей размышляет, подойти или нет.
Но он так и не подошел. Таня тоже держалась в стороне.
Назло Тане, а может быть, и самому себе, тренер пригласил в
команду Верку Попугаеву. Всякий раз, стартуя, Верка визжала так громко, что в
Тибидохсе дрожали стекла. Попугаева и сама по себе была не прочь повизжать – в
данном же случае этот визг был вполне оправдан. Верке достался реактивный
пылесос – самый мощный из всех, что можно было выписать в магазине Мага Зины на
Лысой Горе. Стоило чуть-чуть перегазовать или произнести не то заклинание, как
пылесос немедленно таранил магический купол. Именно поэтому Верка летала в
шлеме Ахилла и нагруднике Патрокла, а на поле дежурили санитарные джинны. В
ожидании своего часа они позевывали, поплевывали в пространство и чертили
босыми пальцами на песке всякие кабалистические знаки.
Каждый день в четыре часа начинались тренировки, и тогда
Таня старалась не подходить к окну или, зная, что это все равно невозможно,
силой гнала себя в читальный зал. Там не было окон и вообще мало что было,
кроме спертого воздуха, в котором плавала древняя книжная пыль. От пыли щипало
в горле и чесались глаза. За стенкой подозрительно сморкался и, изобретая
проклятья, бубнил что-то себе под нос джинн Абдулла.
Незадолго до дня рождения Ягуна Таня встретила в библиотеке
Шурасика. Первый ученик Тибидохса, занесенный в вечный реестр пятидесяти самых
значительных ботаников подлунного мира, любил тишину и уединение читального
зала, в котором в период между сессиями редко кого можно было встретить.
Однако, если Таня пряталась за книгами от самой себя, от собственных чувств и
мыслей, для Шурасика библиотека Абдуллы была просто дом родной. Ему единственному
из всей школы сумасшедший джинн разрешал ходить между стеллажами, где ему
вздумается, и даже забредать в закрытый фонд.
– Все равно от Шурасика ничего не спрячешь! Он дотошный,
просто вылитый я! Ненавижу такие мерзкие въедливые характеры и таких кошмарных
настырных типов! – рассказывал всем Абдулла, втайне ужасно довольный, что
у него появился такой преемник.
К Тане Шурасик относился неплохо. Всегда пересаживался
поближе, когда она появлялась в библиотеке, и галантно осведомлялся, не нужно
ли ей что-нибудь записать карандашом. Карандаш у Шурасика был особенный – с
грифелем, сплетенным из семи последних солнечных лучей перед полным
затмением, – тем самым, о котором упоминается в «Слове о полку Игореве».
Заклинания, записанные таким карандашом, не исчезали с бумаги, как это
происходило, когда кто-то пытался сделать это гусиным пером или ручкой.
Упомянутый карандаш был из секретных черномагических запасов
профессора Клоппа, безвременно впавшего в младенчество. Пару недель назад
карандашик вместе с другими сокровищами своего предтечи обнаружил малютка
Клоппик – и променял Шурасику на жвачку с вечным вкусом, которую уже спустя
полчаса потерял, попытавшись накормить ею Сарданапалова сфинкса.
Когда Таня отказалась от карандаша, Шурасик проницательно
уставился на нее:
– Гроттер, что с тобой такое?
– Да так, настроения нет, – ответила Таня, думая о
драконболе.
– АГА! НАСТРОЕНИЯ! Это потому, что ты тайно влюблена в
Пуппера! – авторитетно заявил Шурасик. – Если нет, зачем ты спасла
его во время матча? Ну провел бы он пару часов в пузе у Гоярына – не расклеился
бы. Пупперы, они прочные!
– Что? Я влюблена в Пуппера? Ты больной! Сиди читай, пока
буковки не разбежались от такого психа! – взвилась Таня.
Шурасик поправил очки с толстыми стеклами-лупами – толще
стекла были только у Зубодерихи.
– Видишь ли, дщерь моя, психология бессознательного – это
совсем не то, что психология сознательного, – ничуть не обидевшись, сказал
он. – Профессор Зигмунд…
– Клопп? – поразилась Таня, от удивления прощая
Шурасику «дщерь мою». Она и не предполагала, что глава темного отделения еще и
литератор.
