– Иди уже, Топтыгин…
Игорь вышел из кухни и, разведя руки в стороны, дотронулся до стен маленького коридорчика, словно обнимая:
– Ну, здравствуй, дом… Год не виделись…
А потом было буйное, веселое застолье. С родителями, школьными друзьями и соседями. Игоря встретили истинно по-одесски – всем гамузом. Стол ломился от разнообразия. «Когда только успела? – удивлялся Медведь жене. – Да и из чего – холодильник полупустой был, сам видел?»
Только за заботами армейскими Игорек стал забывать понемногу, как это бывало всегда. По-одесски. Когда всем гамузом… Просто все! Никто никому ничего не говорил, потому что так было испокон веку – каждый пришедший приносил с собой то, что было в доме: кто винегрет или оливье, кто свежекопченую рыбу (Одесса же!) или даже балычок(!), кто шпик или почеревочек, пироги, пирожки с чем угодно, фаршированную рыбу, фрукты-овощи от родни и, конечно же, «самограй»
[48]
, вкусовому разнообразию и крепости которого не было предела, а иногда и чистый спиртячок… Кто во что горазд. Но столы на таких гулянках всегда были шикарными.
И расходились с таких посиделок ближе к утру.
И уж почти перед самым рассветом угомонились Игорь и Лена, провалившись в объятиях друг друга не в сон, в какую-то тревожную полудрему…
Медведю привиделось что-то суровое, оно заставляло его тело поминутно вздрагивать и выкрикивать что-то нечленораздельное. Лена смотрела на своего такого любимого и такого незнакомого мужа, подперев щеку кулачком, и думала о своем, женском. Да так и уснула, разметав копну волос по подушке, прижавшись к такому большому и родному, беспокойному даже во сне телу…
Ее сон
– …Вы, милочка, когда в последний раз были у гинеколога? – проговорил седовласый врач, безбожно картавя.
Если уж совсем похоже, то прозвучало это так:
– Ви, мигочка, када в посгедний газ били у гиниколуга? – Одесса. Еврейская и, надо сказать, самая надежная в плане диагноза больница. Ну и персонал соответственно – надежный – «стагая», не выговаривающая половину русского алфавита «гвардия».
– Ну-у… Не знаю… Не помню я! Не нужно было. – Лена очень стеснялась процедуры осмотра у гинеколога и потому чувствовала себя не в своей тарелке. – Да и к чему все это… Здоровая я!
– Здоговая, да. И слава богу! – улыбнулся доктор с привычной одесской фамилией Диминштейн. – Замужем?
– А что?
– Быго бы удивитегно, шо такая иженчина и ешо ничья…
– Замужем, замужем…
– Симя, значит… И шо муж?
– А шо муж?
– Укагывает у поте гица или же на печке сидит, шо тот буйвог из Мугома?
– Не понимаю я шо-то вас.
– И шо там понимать? Не понимает она! – по-одесски делано возмутился врач. – Я спгашиваю: «Муж габотает или кгутит бейцалы и погтит кгов?» Шо тут непонятного?
– А-а!.. Работает, конечно же!
– И шо он такое, позвогте спгосить?
– Военный.
– Майог? Погковник?
– Прапорщик.
– Мн-да… И в хогошем месте?
– Послушайте, Соломон Наумович, а какое это имеет отношение к моему осмотру? Вы, часом, не маньяк? Замужем, не замужем! Вам-то какая разница?!
– Газница? Повегте стагому евгею, шо мине уже без газницы! Токо, шо ви с дитем будете делать сама, есги бгаговегный не можит обэспэчить?
– Каким дитем?
– Вашим дитем, мигочка, вашим – ви вжэ имеете себе эту заботу…
– А…
– Как я вижю – а как я вижю, так мало кито видит в этом гогоде – так ви, догогуша, имеете сибе исем недель гадости.
– Какой гадости?!
– Та не гадости, а га-дос-ти! Ви шо, гусский язык не понимаите? Ви бе-ге-мен-на-я! Тепег понятно или где?
– Вы серьезно!
– Не, я тут сижу и багуюсь. Так шо? Ви таки хотите иметь сибе етот гэмбэль на усю ижизинь или оно вам надо, я спгашиваю?
– Вы!.. Вы!.. Вы что говорите?! У вас-то самих дети есть?!
Пожилой гинеколог хитро посмотрел на Лену и с легкой грустью проговорил:
– Я имел семь газ сичастие иметь сибе этот гэмбэл… Типег все выгосли и гасъехогись из дома… И шо?! Звонить в мой и моей Гозы идень гождения и говогить какии-то сгова можит любой идьет, а таки шобы ижить гядом, так это нема дугных… Так надо вам это или, я спгашиваю? Пока июноша не сказал сдгасти…
– А что, мальчик будет?
– Ну, я не ОН… Но за согок лет габоты… Мине так видится, шо таки музчина назгевает, и богшой, надо сказать, мужичище.
– Доктор!.. – Лена была вне себя от счастья. – Можно я вас поцелую?!
Она схватила ладонями лицо этого старого еврея и стала целовать, словно полоумная.
– А мине таки пгиятно, шо аж сэгцэ зайшлось, сгов нет. Но! Моя Гозочка иделала это немного иначе… И ия пгивык. Пгостите, мамочка, стагого ивгея…
– Соломон Наумович! – Лена просто светилась от счастья.
Но эта девчушка была не по годам практична, и теперь ее раздирали на части вопросы:
– Так, а шо мне теперь делать, ну, чтобы все было нормально? Что кушать, как себя вести? Ну, я не знаю, может, что-то специальное?
– Кушать все, шо хочется, есги сгедства позвогяют. Вести сибя хогошо, как и гяньше. Ви, мамочка моя, на удивгение кгепкая и здоговая иженчина, так шо…
– А-а?.. – Лена зарделась алым цветом – неудобно ей было задать этому пожилому врачу волновавший ее вопрос.
Только этот старый врач был мудр и умен, повидав на своем веку немало:
– И с бгаговегным ви тоже можите спать. Токо но! И я вам скажу, не так, как гяньше…
– А как? – Девушка покраснела еще больше.
– И шо ви такое пго мине подумаги – шо я стагый извгащенец?!
– Да я… Да… И в мыслях у меня…
– Ви знаите, догогуша, и я имею сибе дома пигу, на манер бензопигы «Дгужба-2», уже тгидцать пиять лет – зовут ее Гозочка. Ми познакомигись в етом самом кибинете, када она дала мине посмотгеть сибе под юбку, как и ви. Я тада бил еще могодой, къясивый юноша с гаячей кговью. И так она мине тогда понгавилась, моя Гозочка, шо пгямо в етом самом кгесге ми и исдегаги нашего Сэмэнчика… Могодость, могодость… – Старый гинеколог улыбнулся своим мыслям. – Так она мине ту встгечу посейчас помнит. Говогит: «Шо это такое за габота илазить девушкам в тгусы? Так у тибе пол-Одессы дитей бегаит, или я не помню за Сему?!» А я гаячий бил, надо вам сказать, сумасбгод. Токо моя Гозочка висю мою гоячность исибе узяла. И слава богу…
– Так, а как же мне теперь?..
