Не сомневаясь теперь уже ни секунды, он подошел к девушке и... Прямо так, с ходу, ворвался «в гости»... И был принят и обласкан хозяйкой «уютного и теплого дома»...
– Как тебя зовут, красавица? – Он только сейчас сообразил, что так и не спросил ее имени.
– А я уже подумала, что и не спросишь... – Девушка, как змея, извивалась в его руках, прижимаясь всем телом. – Эжен... Теперь и ты, и я стали «десятитысячниками»...
– А что это значит?
– Позже... Я объясню тебе позже...
А через несколько минут, уставший и опустошенный, он уже сидел в своем кресле на «второй палубе» – стюардессам пора было выполнять свою работу, кормить пассажиров.
Когда к его креслу подкатила тележка с обедами, Эжен была абсолютно невозмутима. С виду, для непосвященного в тайну... Да только... Андрей видел, как горели ее глаза!.. Она поставила на столики пассажиров полагающиеся им приборы и напитки, которые те заказывали, а Андрею... Не задав ни единого вопроса, бокал красного терпкого вина, которое они пили там, внизу, в каптерке...
– Благодарю, мадемуазель!
– Всегда к вашим услугам, месье... – Она улыбнулась, опять призывно сверкнула глазами и отправилась дальше по ряду.
«Так я еще никогда и никуда не летал! – подумал Андрей, пригубив вино. – И мне это уже начинает нравиться...»
Есть среди ночи не хотелось, и он допивал вино мелкими глотками, а в голове крутилась старенькая песенка, как нельзя лучше подходившая к ситуации:
...Стюардесса по имени Жанна,
Обожаема ты и желанна!
Ангел мой неземной,
Ты повсюду со мной!
Стюардесса по имени Жанна!..
– ...Так что же это значит быть «десятитысячниками», Эжен?
Ей опять потребовалась «помощь» в каптерке примерно часа через три, уже ближе к утру. И, конечно же, она обратилась за ней к Андрею... И все повторилось... Вернее, повторилась только «вторая часть Марлизонского балета», без предварительных банальных поисков зеркальца, ножа, бутылки вина и выковыривания из-под «заклинившей» дверцы холодильника «закатившегося» туда «совершенно случайно» винтика...
– У нас, стюардесс, летающих на международных рейсах, Ален, есть такая примета... Негласная, конечно, но это всегда секрет Полишинеля... Ты становишься настоящей стюардессой только тогда, когда займешься любовью на высоте более десяти тысяч метров... Тогда считается, что с тобой и твоим самолетом никогда и ничего страшного не случится... Я на этом рейсе уже год, а стать «десятитысячницей» до сих пор не могла...
– Что, за целый год не нашла ни одного кандидата для выковыривания винтика из-под дверцы холодильника?
– А ты видел сегодняшних пассажиров, Ален? Сплошь индусы, на которых мне даже смотреть страшно, или если европейцы, то старички...
– Ну, сейчас зима... А в разгар сезона?
– Молодые, если и попадаются, то либо с женами-любовницами-подружками, которые смотрят на тебя взглядом крокодилицы, либо компьютерные мальчики, которые весь рейс пялятся в свои ноутбуки, либо совсем уж юнцы, которые боятся поднять свой зад из кресла, чтобы не вывалиться ненароком из самолета... Заполучить такого, как ты, на самом деле большая и редкая удача!.. У нас бывает, что девчонки по два-три года...
– Ни фига поймать не могут. Так? – закончил фразу Андрей.
– Так, – соглашаясь, кивнула Эжен.
– Ну и придурки же те мужики, которые так летают! – улыбнулся Андрей. – Разве можно отказать в такой малости такой красивой стюардессе?
– ...А еще большей удачей считается, если ты «двадцатитысячница»!
– А это кто?
Девушка улыбнулась и прижалась к Филину:
– А мы с тобой уже «двадцатитысячники»...
– Ага, понятно! Это если за один рейс...
– Правильно! Ты догадливый!
Она потянулась за бутылкой вина, и ее платье опять «правильно среагировало» на поведение своей хозяйки, заскользив вверх по упругим бедрам.
– А скажи, Эжен... Вы что, рассказываете об этом?
– Не-ет! А зачем? – Она поднялась с диванчика, подошла к какому-то шкафчику и извлекла из него небольшую шкатулку. – Вот, смотри!..
В ее пальцах поблескивала маленькая золотая булавочка, у которой вместо головки был крохотный изумрудик.
– Мы, девчонки, когда складывается уже постоянный, устоявшийся экипаж, сбрасываемся и покупаем эти булавочки. Их здесь восемь штук. Каждая из нас имеет право взять их и приколоть на воротничок платья...
– Ясно! Это как звание в армии: заслужил – получи новые погоны!.. А если в одном рейсе повезет всем?
– Такого не бывает... Но в шкатулке к следующему рейсу обязательно должно быть восемь булавок. Ты взяла – ты и положи туда новые...
– Ну, это справедливо! Вдруг еще кому пригодится... И ты уже...
– Приколола на воротничок две булавочки...
В мозгу Андрея вдруг созрел «хулиганский» план:
– А «тридцатитысячницы» у вас бывают?
– Я о таких только слышала, да и то!..
– А «сорокатысячницы»?
– Нет... Таких еще не было – это точно!
– Ну... Тогда ты будешь первая!
Он сграбастал ее и повалил на узкий диванчик, преодолевая вялое, скорее даже неохотное сопротивление Эжен...
В 9.30 утра, за два часа до окончания полета, он в третий раз за полет отправился в каптерку «оказывать посильную помощь»...
А потом ловил на себе изумленные взгляды других стюардесс и замечал слегка завистливые взгляды, брошенные в сторону Эжен, в воротничке которой красовались четыре золотые булавочки, – Филин никогда не давал пустых обещаний, а когда давал, то старался на все сто выполнить обещанное...
В огромном аэропорту Марселя, в условленном месте, он дождался Эжен и потом еще почти двое суток, до утра 1 марта, отдыхал с ней душой и телом в ее маленькой, но такой уютной квартирке. И отлучился из этой квартирки за это время всего два раза, чтобы прикупить кое-каких продуктов и чтобы зайти в ювелирный магазинчик на углу квартала – ну не девушке же, в конце концов, оплачивать новые золотые булавочки!..
– Когда ты опять будешь в Марселе, Ален?
Она, еще полусонная, лежа в постели, разглядывала одевавшегося Андрея. Было 6.00 утра 1 марта 2000 года.
– Не знаю, Эжен! Это не от меня зависит.
– Может, останешься? Найдешь себе работу... Будем вместе жить...
– Я бы с удовольствием, Эжен, но... Я, кроме как служить армии, больше ничего не умею... Прости...
– Звони и приезжай, когда будешь в Марселе! Обязательно! Слышишь меня?!
– Слышу, принцесса...
– Пообещай мне это!
