«Странно – свет горит… Может, выскочила к соседке? Подождать, что ли, минут десять-двадцать?..»
Он уселся на ступеньки и закурил. Дым слегка горчил во рту, вызывая неприятные ощущения. Это началось около месяца назад, после выписки из госпиталя. Там-то ему курить запрещали, но первое, что сделал Андрей, покинув стены госпиталя, – закурил. И чуть было не уселся в лужу, хорошо, рядом подвернулась скамейка – голова пошла кругом, опьяненная никотином. И вот теперь это гадкое чувство горечи во рту раздражало.
«Бросить, что ли?..»
Он услышал, как хлопнула дверь парадного и зацокали по лестнице каблучки – в «хрущобах» лифтов не делали. Частые шаги приближались к четвертому этажу. И вдруг совсем рядом стихли.
«Не она», – разочарованно подумал Андрей.
Прошла минута, может, две, и вдруг!.. Цок. Цок. Женщина поднималась очень медленно.
– Привет, Синичка, – произнес Андрей, рассмотрев на нижнем лестничном пролете знакомую головку.
– Ф-фу-уф! Напугал, – облегченно выдохнула Таня. – А я из булочной возвращаюсь. И вдруг почувствовала запах сигарет на лестнице, а у нас одни пенсионеры живут, и никто не курит.
И тут только она поняла, кто сидит на ступеньках около ее двери.
– Ты давно приехал, Андрюша? – она бросилась к нему на шею, целуя.
– Сегодня. – Филин обнял девушку за талию. – Трусиха! А как же дзюдо? КМС?
– Но это же в моем весе! А знаешь, сколько я вешу? Сорок шесть кэгэ!
– Клоп!
– Сам такой! – она в притворной обиде надула губки. – Сам же придумал, что Синичка!
– Впустишь-то?
– Ты еще спрашиваешь?
Она позвенела ключами, открывая дверь, неожиданно обернулась и, чмокнув в щеку, впорхнула в квартирку. Он только и успел, что шлепнуть ее по упругому заду…
Они сидели за крошечным столом и ели «Киевский» торт, принесенный Филином. Вокруг – на кровати, полках, полу – были разбросаны какие-то тетради, учебники – царил «творческий» беспорядок.
– Что это у тебя за погром?
– А-а, – махнула она рукой. – Курсовую работу пишу. Муть страшная, но без нее к сессии не допускают.
– Ясно. А у тебя, я смотрю, обнова, – он показал на новенькую, поблескивавшую лаком гитару. – Можно?
– Ты зимой, помнится, говорил, что умеешь играть, так вот я и купила ее для тебя, – улыбнулась Танюша.
Мягко зазвучали струны, и Андрей запел:
По снегу, летящему с неба,
Глубокому, белому снегу,
В котором лежит моя грусть.
К тебе, задыхаясь от бега,
На горе свое тороплюсь.
Сыграйте мне, нежные скрипки.
Светает. Написан постскриптум,
И залит обрез сургучом.
Пора! Грянет выстрел, и, вскрикнув,
Я в снег упаду на плечо…
– Андрюшенька, как ты себя чувствуешь?! Тебе лучше? Боже! Я места себе не находила все это время!
Снова с неба падают звезды,
Снова загадать не успею!
Жить мне вроде бы и не поздно,
Только просто так не сумею!..
– Красивая песня, только грустная. У тебя что-то случилось, Андрюша?
– Я женился…
Она так и уставилась на Андрея, с полным ртом… Таня захотела проглотить кусок торта, забыв его прожевать, и… Она сидела, как маленький ребенок, а из глаз катились крупные слезы, то ли от застрявшего в горле кусочка торта, то ли… Андрей похлопал Танюшу по спине, и она облегченно вздохнула.
– Давно?
– Три дня назад.
– Почему же ты не сказал, что у тебя есть невеста?
– А ее не было.
– А когда же она появилась?
– Две недели назад.
– Что, вот так, с бухты-барахты?!
– Это глупо, наверное, Синичка, но именно так…
– И ты ее любишь?
– Не знаю. Нужно было что-то делать, я и сделал. И уехал в Москву через два дня…
– И пришел ко мне?
– Я не хочу, чтобы были какие-то секреты между нами. Хочу быть с тобой честным.
– Спасибо, – прошептала Танюша.
Она помолчала еще немного:
– Когда ты ее бросишь – возвращайся ко мне…
– Я пойду, Синичка. Ты не грусти. Танюша, жизнь ведь не кончилась.
– Буду грустить! Буду!!! Но я тебя найду, Андрюша, сама, только чуть-чуть позже… Хорошо?
– Я всегда рад тебе, Синичка!
Он поцеловал девушку и, быстро собравшись, ушел, чтобы не поддаться соблазну остаться и успокоить расстроенную Синичку…
«Ну вот! Если забудет обо мне – правильно сделает, а если нет – не придется ничего скрывать. Эх! Какой же ты дурак, братец-кролик, – ее нужно было брать в жены. Ладно, чего уж теперь-то, что сделано – то сделано…»
Филин брел по весенней Москве и был счастлив оттого, что не нужно было никуда торопиться. Это было удивительное состояние. То же самое, наверное, чувствует конь, запряженный в шестерку лошадей и несшийся на пределе своих сил, которому вдруг обрезали постромки и отпустили на волю. И что ему делать с этой волей и куда бежать – он не понимает, а потому продолжает скакать во весь опор рядом со своими товарищами и своей ставшей уже родной неволей… …Ему вдруг пришла в голову совершенно неожиданная и такая же сумасшедшая мысль, и Андрей решительно направился к ближайшей станции метро…
– Будьте добры Ольгу Туманову, – проговорил Филин в трубку телефона на проходной хирургического комплекса. Конечно же, он мог и подняться, но почему-то этого не сделал.
– Слушаю?
– Здравствуй, Амазонка.
– Ха-а-а! Поручик, ты где?!
– Внизу.
– Стой там – я сейчас!..
Она летела к нему со счастливыми глазами, и мужчины оборачивались ей вслед, заинтересованные только одним – кому же так повезло. Она остановилась резко, прямо перед Андреем. В зеленых глазищах был океан радости.
– Здравствуй, Андрюша, – она жадно поцеловала своего гусара. – Ты как сюда попал?
– Пришел вот к тебе в гости.
– Правда?!
– Правда.
– Тогда пойдем! – она схватила его за руку и повела за собой. – У меня смена заканчивается через три часа, но я попрошу девчонок, нашего майора, и мы скоро уйдем…
– Неудобно как-то.
– Неудобно, милый мой, на потолке какать – за шиворот заваливается, а все остальное как раз удобно. Тебе ли не знать? – она хитро улыбнулась и погрозила пальчиком.
– Ведьма!
– Но красивая!
– Чертовка!
