– Это твои проблемы! Я тебе сказал сделать, и ты должен...
– Должен я, Вадим, в этой жизни только папе с мамой!..
В голове Андрея что-то громко оборвалось, словно перетянутая гитарная струна: «Бд-зи-инь-нь-нь!!!».
– И вообще! Вспомни наш разговор ровно три месяца назад, 2 декабря! Я тебе еще тогда сказал, что если тебе нужен посыльный, «мальчик на побегушках» или бессловесный холуек, то ты ошибся адресом! Ты меня приглашал на должность личного водителя-охранника, а не лакея! Должность «принеси, подай, почухай, иди на х... не мешай!» мне неинтересна по определению!
Вадим стал пунцовым, как бурак, и проорал срывающимся голосом:
– Вот и пошел на хер из моего дома!!! – У него даже пена образовалась в уголке рта. – И ключи от машины оставь!!!
На что Андрей только усмехнулся снисходительно:
– Кто бы сомневался!.. Вы же и делаете подарки только для того, чтобы потом забирать их обратно! Жлобье!.. – Он бросил ключи Вадиму под ноги. – Подавись ей, дешевка!..
...Домой он добрался на попутных машинах только часам к 12 дня, ну и, конечно же, поделился своими новостями с Линой, которая сегодня тоже была похожа на голодную акулу...
И это было его самой большой за сегодня ошибкой...
...Андрей вернулся домой, чтобы привести себя в порядок и побриться – накануне, в пятницу, будучи на работе в ресторане, они опять крупно поругались, и Андрей остался спать в баре на стульях. Девушка встретила его, уже находясь на взводе:
– Чего ты приперся? – проговорила Лина. Было видно, что злоба душила ее. – Оставался бы в кабаке.
– Слушай, перестань. Мне нужно привести себя в порядок. Да и оружие в доме в конце концов. А еще, мне вставать на работу в 4 утра.
На завтра намечалась очередная «халтура» от фирмы – поработать с минером на территориях.
– Можешь забирать все свое барахло и выметаться на хрен!
– Ну, хватит уже! Самой-то еще не надоело?
Он разделся, принял душ и, закрывшись в спальне, лег спать – в баре поспать так и не удалось. Этот полусон длился около двух часов, сквозь который он слышал какую-то возню и хлопанье дверок шкафа.
– Выспался? – спросила зло Лина, войдя в комнату.
– Нет.
– Значит, выспишься в другом месте! Короче! Я собрала твои вещи. Забирай и вали на хрен отсюда.
– Куда?
– Куда хочешь! Мне по барабану!
– Слушай, что ты творишь?
– Я всегда делаю то, что хочу!
– Послушай...
– Пошел на хер! – заорала она во всю глотку. – Не хочу я ничего слушать!
– Ну, ладно... Я уйду! Только не сейчас, а через неделю, когда получу зарплату с работы. Потерпи неделю, и я уйду. Ты же знаешь, что у меня сейчас нет денег: они все у тебя.
– Тоже мне мужик! Что ты за мужик такой, если у тебя нет денег?! Чмо ходячее! Лох!!!
– Все, что я зарабатывал до этого момента на двух работах, – все приносилось в дом. Сама ведь знаешь.
– Да мне плевать! Иди куда хочешь! Вон, в ресторан или к кому-нибудь из друзей попросись на неделю.
– У меня нет таких друзей. Сама же знаешь, что все свободное время я провожу дома.
– Это твои проблемы! Короче, забирай шмотки и вали отсюда!
– Подожди! – Андрей задержал собравшуюся уйти Лину. – Не делай так! Я не бомж и не псина шелудивая. Не надо меня выбрасывать так, я ведь сказал, что уйду. Через неделю.
– Не собираюсь я никого ждать!
Андрей смотрел на Лину и понимал, что доводы не помогают, она просто ничего не хотела слушать, добиваясь поставленной перед собой цели.
– Эх ты! Полгода прожили! Я уже подумал, что нашел наконец-то свое гнездо... Ребенка хотел... Что ты творишь? Слушай, остановись, не доводи до греха! Я не буду жить в ресторане – я не бомж. У меня еще есть гордость.
– Не нужен мне твой ребенок и ты вместе с ним! Вали отсюда, пока полицию не вызвала!
Как будто ушат холодной воды опрокинули тогда на его голову. И это было последней каплей.
– Ладно! Я ухожу! Но это будет на твоей совести. Если ты хоть немного понимаешь, что это такое, Совесть...
Андрей собирался, как в бой, как тогда, в былые времена на задания, – сосредоточенно и спокойно.
– Когда ты собираешься забирать свои сумки?
– Завтра... – буркнул он и ушел...
А потом, уже в ресторане, забившись в раздевалке официантов в самый дальний уголок, думал:
«...Господи! Что, что же это такое? Ведь ты же видишь, господи! За что, за что так больно?! Неужели ты обрекаешь меня на такое одиночество? Один – ни друзей, ни родственников, ни семьи. Никого рядом! Никого! Пустыня! Я знаю, что грешен перед тобой, господи, но не наказывай меня таким одиночеством!..»
Андрей вытащил из кобуры свой «CZ» и заглянул в ствол...
И увидел там вечность...
В эту вечность нужно было только шагнуть, переступив порог на срезе ствола...
«...Не нужен никому, значит, и себе!..» – вдруг созрело решение в его голове, и Андрею стало легче.
Да, это было решение. Хоть и грех великий... Но в традициях русского офицерства было стреляться тогда, когда задета честь и сделать ничего невозможно. Да, господа офицеры стрелялись...
Мысли больше не метались в его голове, а выстроились в стройный ряд – Андрей принял решение, и голова его стала абсолютно холодной. Он взял лист бумаги и стал писать:
«Линочка! Прости, но поступить иначе я просто не смог. Наверное, ты права, и я не умею жить. Но если честно, то и не хочу жить так. Может быть, ты поймешь то, что я хотел сказать, когда прочтешь это письмо. Уже много лет я не могу понять, почему люди живут точно в волчьей стае. Без совести и чести, нападая на своего близкого и готовые разорвать на куски за жалкий клочок мяса. Я не могу этого понять. И для меня не нашлось места в этой стае. Я пес! Понимаешь? Старый, покалеченный войнами и науськанный на войну, но пес! Надеюсь, что когда-то был не самой плохой породы. Но я никогда не стану шелудивой дворнягой! А в вашей стае меня просто сожрут, рано или поздно. Но просто так я не дамся – не научен отступать. Я не хочу никому сделать больно, просто устал показывать клыки. Понимаешь? Жить с вами и по вашим законам не хочу, а сам, в одиночестве, не могу. Поэтому лучше так. Прости! Семьи не получилось, и, может, это и к лучшему. Хочу пожелать тебе никогда не испытать настоящего одиночества, когда вокруг тебя пустыня, – это страшно!
Будь счастлива!
Целую.
Андрей».
«...Все! Теперь все. Ну что ж, 33 – это самый хороший возраст. Не я один ушел в этом возрасте. А родители и Машенька моя... Надеюсь, что они меня простят когда-нибудь...»
