Все это ваше волненье и мысленная борьба есть больше ничего,
как дело общего нашего приятеля, всем известного, именно – чорта. Но вы не
упускайте из виду, что он щелкопер и весь состоит из надуванья… Вы эту скотину
бейте по морде и не смущайтесь ничем. Он – точно мелкий чиновник, забравшийся в
город будто бы на следствие. Пыль запустит всем, распечет, раскричится. Стоит
только немножко струсить и податься назад – тут-то он и пойдет храбриться. А
как только наступишь на него, он и хвост подожмет. Мы сами делаем из него
великана… Пословица не бывает даром, а пословица говорит: Хвалился чорт всем
миром овладеть, а Бог ему и над свиньей не дал власти.
Н.В. Гоголь
Глава 1
Не хочу быть лопухоидом
Жизнь счастливого человека – это полоса сверхзадач.
Дождь барабанил в стекло. Шторы из предосторожности были
плотно задернуты. Мама спала у себя в комнате через стену, но даже во сне
ухитрялась замечать свет в соседнем окне, тускло разливавшийся по стене дома.
Генка Бульонов, терпеливо дождавшийся, пока она заснет, метался теперь по
тесной комнатке. В могучей груди почти двухметрового пятнадцатилетнего
лоботряса кипящей ртутью бурлило негодование. На соседней улице Ленка Мумрикова
отмечала день рождения. Мумрикова, выбившаяся из шестерок в тузы после
необъяснимого исчезновения Пипы Дурневой, не мелочилась. Родители были сосланы
на дачу без права возвращения. Весь класс – а Ленка пригласила всех, не больше
и не меньше – собирался гудеть всю ночь.
Весь класс, за вычетом Генки. Мама считала, что ему полезно
ложиться спать в десять часов. «Ты у меня такой слабенький!» – повторяла она,
хотя в последний раз Бульон болел гриппом в третьем классе, про остальные же
болячки знал только из энциклопедического словаря.
И вот теперь было уже два часа ночи. Мама давно спала, а
Генка, раздраженный, как болотный хмырь, бегал по комнате и страдал. Ослушаться
маму – об этом он даже помыслить не мог. При малейшей попытке неповиновения она
вначале говорила колючим голосом, затем глотала сердечные лекарства и, наконец,
принималась плакать – Генка же ощущал, что его потрошат заживо.
Мама у Бульона была особа экстраординарная. Ее вполне можно
было занести в реестр уникальных, астрально опекаемых лопухоидов, тщательно
пополняемый белым магом Агриппой IV с 1094 года. Генка поднимал донышком кверху
гирю в двадцать четыре килограмма, а она мазала зеленкой каждый его прыщик,
превращая его в нечто среднее между жабой и ягуаром. Бульон забрасывал в
корзину мяч через всю баскетбольную площадку, а она водила его в школу за ручку
и требовала носить шапку с помпоном до середины мая.
Вспомнив об этом, Генка взвыл и в животной тоске толкнул
стол. На пол обрушилась стопка книг по оккультизму. Запестрели руны, коварно
замигали алкогольными градусами астрологические таблицы. Бульонов наклонился.
Верхняя книга была открыта где-то на середине. Расправляя подогнувшуюся
страницу, Генка выхватил из текста следующую фразу:
«В самое ближайшее время вас ждут крупные неприятности».
Генке это не понравилось. В третьем часу ночи он всегда
становился излишне впечатлительным. Страшнее скоропостижной смерти для него
были лишь утепленные стельки и жилетка с красными лошадками, которую мама
подарила ему на день рождения. Он закрыл глаза, забродил пальцем по странице и,
уткнувшись наобум в одну из строк, вновь прочитал:
«…коренной перелом в судьбе и дальняя дорога…»
Суеверный Генка задышал через нос. А тут еще, словно
насмехаясь, кто-то энергично забарабанил в окно восьмого этажа. Форточка
распахнулась. Тюлевые шторы вздулись и опали. Генка явственно увидел длинную
белую руку, которая, просунувшись в форточку, потянула задвижку рамы. Бульон от
ужаса заорал и закрыл глаза.
– Ты чего, с дуба рухнул? Своих не узнаешь? –
прошипел кто-то.
Генка перестал орать и открыл один глаз. На подоконнике
сидела Гробыня и, положив подбородок на руки, с интересом изучала его. На
коленях у Склеповой лежала труба пылесоса. Сам пылесос стоял рядом.
«Вот это девчонка! Карабкаться на восьмой этаж, да еще с
пылесосом!» – ошарашенно, но одновременно с восторгом подумал Генка.
– Бульон, а Бульон! Лапочка, дай попить, а то так есть
хочется, что переночевать негде! – насмешливо попросила Гробыня.
Генка заметался. Чтобы попасть ночью на кухню, нужно пройти
мимо комнаты чутко спящей мамы, что было опаснее фронтовой разведки.
Застигнутый врагом разведчик хотя бы успевал застрелиться. К счастью, Склепова
шутила: пить ей не хотелось. Разве что пива с Гломовым.
– Чего молчишь, как карась? А «здрасьте» кто будет
говорить? Девушка может обидеться! – пригрозила Гробыня.
– Здрасьте! – послушно повторил Бульонов.
– Ну спасибочки, облагодетельствовал молодую и
красивую! А теперь сразу говори «до свиданья»! Или на худой конец «чао-какао».
Ну-с, я жду! – распорядилась Склепова.
Генка растерялся. Он никак этого не ожидал.
– Попрощаться? Так сразу? А как же…
– А ты на что надеялся, котик? На романтическое трио:
ты, я и луна? – проворковала Гробыня. – Я за этим и залетела, чтобы
попрощаться. Я возвращаюсь в Тиби… Впрочем, тебе не важно знать куда… Если у
тебя есть какие-то другие прощальные слова, я внимательно слушаю!.. Нету слов?
Хм… Ну тогда будем работать по сокращенной программе. Так и быть, можешь меня
поцеловать!
– Поцеловать? – изумленно переспросил Бульонов. До
сих пор он целовал только маму и иногда бабушку. Это было тоже полезно в своем
роде, хотя они и не летали на пылесосе.
– О нет! Он и этого не умеет! – простонала
Склепова. – Ну да, поцеловать! У тебя бумага есть?
– За-зачем бу-бумага? – не понял Генка.
– Как зачем? Я тебе схемку нарисую!
– Не надо! – отважно отказался Бульонов.
Он неуклюже приблизился, помялся и, набравшись храбрости,
клюнул Гробыню в щеку. При этом обнаружилось, что он выше ее на две головы.
– И это все южные страсти? Эх ты, вечная мерзлота!
Девушка с тобой плесенью покроется! Робкий ты, Бульон, какой-то! –
разочарованно хмыкнула Склепова.
– А ты не робкая? – обиделся Генка.
Гробыня вздохнула:
– Ах, Бульон, я прошла суровую жизненную школу! У меня
была не жизнь, а сплошная азбука выживания! Одна Гроттерша извела тонны моего
драгоценного здоровья.
