Не отвечая, Ванька вышел из комнаты. В дверях он столкнулся
с заплаканной Пипой, демонстративно не обратившей на него внимания.
– Слышала магвости? Гэ-Пэ погиб! – сообщила
Гробыня.
– Слышала. Мне еще утром Шурасик сказал, – буркнула
Пипа. Она выглядела подавленной. Они с Шурасиком так и не смогли обнаружить
дуэлянтов, бестолково кружили сразу за Грааль Гардарикой и прибыли, уже когда
все было кончено.
Внезапно Гробыня заметила, что Пипины джинсы липнут к ногам,
свитер сырой, а голова кое-как высушена.
– Тебя где это угораздило?
– А тебе какое дело? Дразнила с Жориком водяных… –
огрызнулась Пипа, которая на самом деле сорвалась с пылесоса в океан и едва
выбралась, и вдруг спросила: – Послушай, ты когда-нибудь видела большие деревянные
лодки с кучей весел?
– Сто раз, – сказала Склепова.
– А летающие?
– Нет.
– И куда они летят, не знаешь?
– Не-а. А почему ты спрашиваешь?
– Так я и думала, что Шурасик мне всякую лапшу на уши
вешал, – кивнула Пипа и отправилась переодеваться. Вид у нее был
подавленный.
* * *
Таня не застала Ваньки ни в его комнате, ни в Зале Двух
Стихий, где поздний завтрак мало-помалу перетекал в ранний обед. В выходные
ученикам Тибидохса делались всевозможные послабления. Хотя Поклеп настаивал на
строгом режиме: минута опоздания – запук, две минуты опоздания – полное
зомбирование, но все равно толку было мало. Сарданапал и Великая Зуби редко
когда сами способны были явиться к завтраку вовремя, особенно в выходной, и это
подрывало дисциплину. Тарарах же запросто мог заявиться в Зал Двух Стихий с
говорящим волком, занимавшимся поставкой царевен по умеренным ценам,
златогривой кобылицей, а то и с молодым, недавно вылупившимся драконом,
который, возможно, и не мог еще выпускать огонь, но зато кусался, как свора из
ста собак. Как-то раз питекантроп нагрянул даже с легендарным Серебряным
Копытцем, невесть откуда взявшимся на Буяне, и все любители жалкой логики и
копеечных придирок просто повесились на своих языках.
В результате молодцы из ларца расстилали скатерти-самобранки
в восемь утра и держали их наготове до обеда, а иногда и до ужина, поскольку
через каждые полчаса стопудово являлся кто-нибудь опоздавший, проспавший,
сглаженный или некстати проголодавшийся. Получалась эдакая круглосуточная
отечественная кухня, где нет отдельно выраженного завтрака, обеда и ужина, зато
существует продолжительный «перекусон», где все блюда, причудливо
перемешиваясь, находят-таки свою парковку в желудке.
Самым же приятным было то, что в выходные самобранки не
распределялись жребием, а находились в свободном доступе. Это, конечно,
порождало невероятную путаницу и толкотню, зато было очень шумно и весело.
Одни пили утренний чай с ватрушками, а другие уже уплетали
макароны по-флотски и шашлыки. Встречалось немало великовозрастных физиономий,
вполне конкретно перемазанных шоколадом. Это были любители блинчиков.
Но Тане сейчас бы даже горошина в горло не полезла. По
дороге она то и дело ловила на себе любопытные взгляды. Она слышала, как за ее
спиной перекатывается волна шепота.
– Только посмотрите на нее… И как она вообще… Гурий
Пуппер… Сегодня утром… – улавливала она.
Таня заставляла себя идти медленно и спокойно, с прямой
спиной. Глаза у нее были сухими. Но это было только внешне. В душе же у нее
даже не кошки скребли, а словно серная кислота взаимодействовала со всем
подряд, выедая глубокие борозды.
Решив выяснить, не был ли Ванька в Зале Двух Стихий, она
подошла к Дусе Пупсиковой. Дуся всегда неплохо к ней относилась. Но теперь,
стоило ей увидеть Таню, она отшатнулась от нее, как от прокаженной.
– Уходи! Уходи! – крикнула она, как мельница
размахивая руками. – Видеть тебя не могу!
– Но почему?
– Это из-за тебя! Мой Пупперчик! Почему Чумиха не убила
тебя маленькой? – воскликнула Дуся и, рыдая, убежала.
– Вот спасибо… Действительно, почему? Возможно, это был
бы лучший выход для всех, – пробормотала ей вслед Таня.
В тот момент она почти ненавидела себя. Но это оказался еще
не финал. Она была в узком коридорчике у Зала Двух Стихий, когда рядом,
загораживая ей дорогу, выросла Лиза Зализина.
– Мой Ванька! Ты перечеркнула ему жизнь! Он ранен, его
хотят уничтожить! О, если бы ты знала, как я тебя ненавижу!.. Я бы живую
сварила тебя в кипятке! – прошипела она, стискивая кулаки.
– Лизон, оставь свои эмоции для театрального училища! А
пока, если тебе не сложно, сделай два шага в любую сторону! – сказала
Таня.
– Нет, я не уйду! Умри же! – крикнула Лиза и,
побледнев как полотно, вскинула руку с кольцом.
Таня, не двигаясь, стояла и довольно спокойно смотрела, как
накаляется кольцо бедной Лизон. Рука Зализиной тряслась от ненависти. По ободу
ее перстня навстречу друг другу замедленно скользили красная и зеленая искры.
Промахнуться боевой искрой с двух шагов так же сложно, как смазать из дробовика
в забор. Правда, чтобы произнести Капут тынетут или Искрис фронтис форте,
требуется еще набраться отваги.
– Дамы, что тут за сцены у фонтана? Зализина, спусти
пар, а то рядом стоять жарко! – раздался знакомый голос.
К ним вразвалку подошел Баб-Ягун. В руках у него была труба
от пылесоса, которую он прихватил с собой на завтрак, видно, чтобы показать
кому-то. На трубе Таня увидела темный копотный след – должно быть, его оставила
искра Пуппера.
– Уйди, Ягун! Я ее убью! Я должна! – истерично
крикнула Зализина.
– Идея свежая, только место неподходящее! Мы слишком
близко от Зала Двух Стихий! – миролюбиво сказал Ягун. – Вспомни сама.
В прошлую среду делегация бабаев повздорила с лысегорскими ведьмами. В гости
прилетели, ну и началось. Не поделили переходящий кубок «Самая симпатичная
драконбольная команда». Такое затеялось, мамочка моя бабуся!.. Носилок не
хватило, чтобы вынести всех раненых. Вот Поклеп и поставил блокировку. Выпусти
боевую искру – она расплавит кольцо. Ты останешься без пальца, а Таньке будет
хоть бы хны.
Зализина облизала губы.
– Ладно, Гроттер! Считай, что тебе повезло. Но обо мне
ты еще вспомнишь! Не жди, что я прощу тебе Ваньку! – воскликнула бедная
Лизон и, круто повернувшись, ушла.
– Уф! Я даже испугался! – с облегчением сказал
Ягун.
– Это правда про блокировку? – поинтересовалась
Таня.
