– Гроттерша? – удивленно переспросил Генка. Хотя
прошло много лет и его память была магически блокирована, слово «Гроттерша»
странным образом взволновало его, пробудив целую бурю неясных чувств.
Однако Гробыня не была расположена перемывать Таньке кости.
Предстоящий перелет в Тибидохс настраивал ее на сентиментальный лад.
– И не только Гроттерша… В сущности, Гроттершу очень
даже можно выносить, если не трогать ее контрабас и не катить бочку на ее
родственничков! – продолжала она, нежно обнимая трубу пылесоса. – Моя
школа началась с моего братца. Я тогда еще жила среди лопухоидов, а у меня был
колоритный двоюродный братец. Подрощенная такая сволочь, на три года старше…
Наши родители в то время жили вместе, и их вечно не было дома. Они то
заказывали венки, то устраивали могильщикам профилактический разбор полетов,
чтобы они не охамели.
– Охамели?
– Ну, большая такая ритуальная халява, –
нетерпеливо и еще непонятнее пояснила Гробыня. – Меня оставляли вместе с
братцем, и он отрывался на полную катушку. В лучшем случае он меня щипал, в
худшем пинал. У меня, извиняюсь, вся попа была в синяках. Помню, я два часа
просидела, запертая в туалете, потому что к нему пришли приятели, они играли в
карты и я им, видите ли, мешала. Вначале я рыдала, потом колотила в дверь, а
они только ржали… А затем я услышала, как они открыли шкаф и выбрасывают оттуда
мои вещи, а потом стали ломать отверткой замки, чтобы залезть в мой стол. Это
был уже финиш… Я совсем озверела. Почти не помню, что дальше было. Я заорала, и
вдруг дверь вылетела сама собой, хотя я к ней и не прикасалась. Даже не с треском
вылетела, а почти без шума – пук! – будто пробка. Потом родители
удивлялись – петли точно ножом срезало. Я ворвалась в комнату. Их там было
четверо. Они уже бросили играть в карты и были все у моего стола. «Это ты,
Гробыня? А ну, песик, на место! Марш в туалет!» – сказал мне братец. И тут…
Склепова сжала и разжала ладони. Щеки у нее пылали от
негодования. Она заново переживала тот миг.
– Не важно, что было дальше… Ты, Бульон, личность
ранимая, не буду тебя грузить. Скажу лишь, что к тому моменту, как меня забрали
на темное отделение, брат и его приятели не просто меня уважали. Они меня
чудовищно уважали! Чуть ли не тапочки носили в зубах, не говоря уже о прочем!..
Неожиданно в рюкзачке у Склеповой заверещал зудильник.
– А это еще что? Кто меня дергает? – буркнула
Гробыня.
Пока она открывала рюкзак и рылась в нем, зудильник едва не
лопнул от негодования. Бульонов с изумлением смотрел на плоское блюдо,
производившее назойливые звуки. Гробыня на секунду задумалась, соображая, не
совершает ли она чего-то непоправимого, отвечая по зудильнику при лопухоиде. Но
врожденное разгильдяйство победило. Склепова махнула рукой, словно говоря:
ладно, чего уж там?! Какие тут тайны?
– Гробыня? Ты куда подевалась? – появляясь на
блюде, с возмущением произнес Готфрид Бульонский.
– Да здесь я, здесь! Чего трезвонить-то? –
недовольно сказала Склепова. К Спящему Красавцу она всегда относилась малость
прохладно.
– Как ты со мной разговариваешь? Я звоню по просьбе
Зуби… К тебе вернулась магия?
– Да вроде, – проворчала Гробыня, опасливо косясь
на Генку.
– Сарданапал тебя ждет! Ты летишь в Тибидохс или нет?
– Уже лечу! Разве не видно? – сказала Склепова.
– Летишь? Ты уверена? А почему я вижу занавески? –
подозрительно спросил Готфрид.
– Занавески? Какие занавески? Это тучки так
глючат! – пояснила Гробыня и, сохраняя на лице невинное выражение,
принялась энергично трясти зудильник.
– Что случилось? Почему ты рябишь? – удивился
Готфрид.
– Алло, гараж! Помехи связи!.. Я скоро буду! –
заявила Гробыня и, поспешно отключившись, нахмурилась. – Вот дурак этот
Готфрид! Прямо капитальный! – задумчиво сообщила она Генке. –
Попробуй я выкинуть такую штуку с его женой, мне все каникулы пришлось бы
изучать жизнь крыс.
– Это как? – не понял Бульон.
– А так. Изнутри шкурки. Или еще хуже: все пальцы на руках
превратились бы в дождевых червей… Вообрази, мерзко, да? Одна радость: отшибает
аппетит не тебе одной.
Генка Бульонов изумленно заморгал. Во все глаза он смотрел
на говорящее блюдо.
– Это чего такое было, а? – взволнованно
поинтересовался он.
– Да так, мелочь! Психованная миска… Не обращай на нее
внимания. Кстати, только что в голову пришло. Ты этому не родственник?
– Кому?
– Да Готфриду же! Поднапряги чуток извилины. Бульонов –
Бульонский, Генка – Готфрид. Похоже, да? Если разобраться, мир полон копий одного
и того же. Порой мне кажется, что на свете живет от силы человек двадцать, но
все они для забавы укрываются в разных телах. Я до этого додумалась, когда мне
стали попадаться совершенно одинаковые парни. А потом я поняла, что не только
парни. Прям замкнутый круг какой-то. Куда ни пойдешь – встречаешь одно и то же.
Иногда мне кажется, что людей в мире не больше, чем карт в колоде.
– Нет, Бульонский мне не родственник! – сказал
Генка, которому это сравнение не очень-то понравилось.
Гробыня покачала головой:
– Напрасно. Готфрид вроде аристократ какой-то. Кладов
небось в свое время напрятал – обалдеть. Можно было бы грузануть его: типа я
твой любимый праправнук, приперся стрельнуть чуток деньжат. Грузовик с
прицепом…
Мадемуазель Склепова замолчала и зевнула, добавив в зевок
немного загадочности. Похоже, мыслями она была уже в Тибидохсе.
– Ну все, Бульон, хорошенького понемножку! Пообщался с
девушкой, и цигиль-цигиль ай-лю-лю! – распорядилась она, спрыгивая с
подоконника. – Еще целовать будешь? Ты куда целуешь, киса? В лоб целуют
покойников, а я еще теплая. Ладно, фиг с тобой, золотая рыбка, плавай дальше! А
теперь отвернись!.. Девочке надо кое-что сделать!
Покраснев как рак, Генка послушно отвернулся. Когда же
несколько секунд спустя он вновь перевел взгляд на окно, подоконник был уже
пуст. Подскочив к окну, пораженный Бульонов успел увидеть, как, выбрасывая из
трубы подсвеченную реактивную струю, пылесос быстро уносится к дальним домам.
Гробыня, повернувшись, помахала ему рукой.
– Пока, малыш! Слушайся маму! – донеслось до него.
Генка долго и тупо стоял у окна, машинально дергая рукой
занавеску. Он был даже не удивлен. Он был раздавлен. Потом отвернулся и сел на
пол.
