Едва он успел договорить, как ведро наполнилось
маслянисто-серебряными прудовыми карасиками. Жадный водяной возмущенно вздохнул
из камышей, но связываться со щучкой-внучкой, видно, не решился. Не тот у него
был магический калибр.
– Получилось! Ура! – пробормотал Гуня. – А
теперь хочу… хочу, чтобы в меня влюбилась Гробыня! Целовала бы меня каждый
день, называла Гунечкой… Интересно, как щука это сде… Ого!
Услышав удары множества крыльев, Гломов поднял голову. Над
прудом боевым клином, наложив на луки бронебойные стрелы, летело с десяток
магфиозных купидонов. Гуня покачал головой. Щука явно любила сценические
эффекты. Бедная Склепова!
– Э, нет! – крикнул Гуня. – С купидончиками я
не согласен! Купидончиков и я мог бы нанять! Я хочу, чтоб она сама в меня
влюбилась! По правде, понимаешь? Не из-за купидонов, а так!
Щучка-внучка высунула из пруда свой узкий нос.
– Угу! То есть любовь мы хотим все-таки магическую, но
чтоб она была настоящей… И страстно, и на халяву! Как бы ни за что, но
одновременно и за что-то, чтоб совесть не зажрала! Навек, но пока самому не
надоест!.. Ах люди, люди! То ли у нас, рыб! Метай себе икру и смотри, чтоб
конкуренты не сожрали… Ладно, Гуня, будет тебе такая любовь, только сам потом
не пожалей!
Плеснув хвостом, щука исчезла, но сразу же вынырнула вновь.
– Между прочим, совсем забыла! – вкрадчиво сказала
она. – Наш договор расторгается в двух случаях: если ты поумнеешь или
попросишь меня о том, чего я не смогу выполнить… И вот тогда – хе-хе! –
тебе придется выплатить мне небольшую… очень небольшую неустойку. Не денежную,
разумеется. Зеленые мозоли меня не волнуют. Мне своей зелени на хвосте хватает.
– Ага, – произнес Гломов. – Но ты не
напрягайся! Я умнеть не собираюсь! Мне и тех мозгов, что есть, много.
Он поднял удочку, взял ведро с карасями и вразвалку
направился к Тибидохсу. Водяной высунулся из камышей и, ухмыляясь, покрутил
пальцем у виска. Похоже, ему было известно чуть больше, чем Гуне. Знать-то он
знал, но никому пока не собирался рассказывать.
* * *
У подъемного моста Гуню поджидал сюрприз. Он еще издали заметил,
что Пельменник, как мельница, размахивает руками, словно пытается предупредить
его о чем-то. Почти сразу Гуня сообразил, в чем дело.
У входа в Тибидохс в тени стены стояли Сарданапал с Медузией
и смотрели вниз, на заболоченный ров. В первую секунду у Гломова мелькнула
мысль, что они узнали о его ночном отсутствии и теперь ждут, пока он вернется,
чтобы устроить ему промывание мозгов. Но нет, едва ли… Академик никогда не
занимался такими пустяками. Медузия тоже была выше слежки. Устраивать ночные
засады было скорее в духе Поклепа, а его-то как раз здесь и не было.
Но все равно Гуня решил не рисковать. Он осторожно обошел
мост, забрался под него и, поставив ведро с карасями себе под ноги, терпеливо
приготовился ждать, пока преподаватели уйдут. Пахло болотом. Бойко квакали
встревоженные лягушки. Над старым рвом громко разносился голос Сарданапала.
– Меди, как ты не поймешь! Магия как любовь – это живая
нить нашего скучного мира. Магия – это сплошное настроение, сплошной творческий
порыв. В ней полно неувязок и логических казусов. Сегодня она одна, а завтра
другая. И только зануда ищет логику там, где она в опале. Логика – это гвоздь,
безжалостно забитый в прекрасный и нелогичный мир. И плевать мне на неувязки! Я
ненавижу зализанную правильную магию так же сильно, как заурядные прически
лысегорских цирюльников!
Гломов тихо сидел, ожидая, что будет дальше. Сарданапалу
ответил спокойный, но очень твердый голос Медузии. Если увлеченный академик
Черноморов бросал слова громко и отчетливо, словно стрелял из пушки, то Медузия
будто резала скальпелем – так же сдержанно и точно.
– Логика нужна везде. Прежде всего я ценю в магии
систему и следование общим закономерностям. Практика и теория – два крыла
Пегаса… Знаете, Сарданапал, иногда меня не удивляет, что у Тибидохса течет
крыша!.. Причем не астральная даже, а обыкновенная! И так во всем! Зачем было
заточать Хаос за Жуткие Ворота, когда вы, Сарданапал, вносите его во все, к
чему прикоснетесь. В любые отношения. Я это ненавижу!
– Он любит морковь! – задумчиво сказал академик.
– Кто? О чем это вы? – сердито спросила Медузия.
– Я говорю, Пегас любит морковь. Я тоже, кстати, очень
ее люблю, – пояснил Сарданапал.
Медузия нахмурилась:
– Академик! Вы что, смеетесь надо мной? Мне кажется, вы
сознательно уходите от серьезного разговора. Ваше легкомысленное отношение к
жизни и вообще ко всему материальному вызывает у меня опасения! Вы витаете в
облаках!
– Хм… В природе нет нового вещества. Вещество, которое
теперь составляет наше тело, когда-то было кем-то или чем-то еще. Каким-то
другим человеком, животным, растением, землей. Вон вода во рву – а это не вода,
а какой-то кругообращающийся в природе мертвец. Ну не тошно ли жить после
этого? А ты говоришь «материальное»!
– И к чему это было сказано?
– Ни к чему. Меди, мне кажется, в последнее время ты
становишься какой-то чересчур правильной, чересчур бескомпромиссной. Вспомни,
какой ты была в тот год, когда я оживил тебя после истории с Персеем?
Подвижная, как ртуть! Вспыльчивая, точно порох! Как ты любила бить посуду и как
хохотала! Кажется, именно тогда стены Тибидохса дали первую трещину… А крыша,
крыша текла и тогда. Только тебе это было не важно.
– Все это было давно, Сарданапал! Все это было давно, и
все это было неправда, – сказала Медузия, и Гломов услышал ее удаляющиеся
шаги.
На мосту остался один Сарданапал. Его раздраженный голос
разнесся далеко над заболоченным рвом:
– Черт бы побрал этих женщин… Ну не создан я для
семейной жизни! Черт, черт, черт, черт!
– Кк-кква! Кк-кква! – сочувственно отозвались
лягушки.
Глава 7
Секретная миска поручика Ржевского
Приглашение в Тибидохс, посланное Генке и оказавшееся у дяди
Германа, так и не попало к адресату. Пьяненький купидончик даже не вспомнил о
потерянном конверте. Бульонов же вообще ничего не знал. Размышляя о своей
горькой судьбе, Генка ворочал в супе ложкой, изображая оживленное поглощение
супа. Есть у них в семье полагалось быстро, в противном случае мама немедленно
кидалась к телефону вызывать «Скорую», требуя, чтобы Генку вскармливали
глюкозой внутривенно.
Едва с супом было покончено, мама подошла к шкафчику рядом с
вытяжкой и потянула на себя дверцу. Увы, Генке слишком хорошо было известно,
что это может означать.
