Сталкиваясь лбами, Жикин и Шурасик торопливо листали
«Первомагию». Из глубин библиотеки доносились вопли Абдуллы. Он никак не мог
извлечь из-под стеллажа артачившуюся «Как откосить от магмии» и загнать под
переплет разбуянившегося палача, который зыркал на него бутылочными глазками и
размахивал топором.
Желтоватые листы «Первомагии» были разочаровывающе чистыми.
Изредка между страниц попадались защемленные седые волосы из бород Древнира,
Сарданапала или Авраама. По этому безошибочному признаку Шурасик определил, что
на книгу наложено заклинание «одночтения».
– Погоди! – прошептал он Жикину. – Перестань
листать! Это все Гумбольт Полчетвертый! Это он изобрел заклинание, мешающее
дважды прочесть одну страницу.
– Гумбольт Полчетвертый?
– Ну да! Был такой магфордский деятель в Средние века.
Это он придумал книжную пыль, бумажного червя, улыбку, от которой прокисает
хорошее настроение, ядовитый клей для магмарок и рунные татуировки на подошвах,
убивающие всякого, кто на них посмотрит, за исключением хозяина. Вот и все, что
о нем известно. Кроме того, по одним сведениям, он Гумбольт III, а по другим –
Гумбольт IV. Мы, юные дарования, называем его простенько и со вкусом – Гумбольт
Полчетвертый, – пояснил Шурасик.
Он выглядел вполне довольным. Заклинание Гумбольта
Полчетвертого было запрещенным и накладывалось только на самые ценные книги.
Внимательно оглядев переплет, Шурасик увидел возле корешка небольшое круглое
углубление.
«Вложи сюда свой перстень, и книга сама сообщит тебе то, что
тебе суждено знать! Не пытайся выведать ничего больше. За все попытки
жульничества наказание – смерть».
– Давай, ты первый! – велел он Жикину.
Помявшись, Жора скрутил с пальца перстень и вложил его в
отверстие. Он был уверен, что углубление окажется слишком широким, но оно
пришлось совсем впору и обхватило перстень туго и со всех сторон. Страницы
«Первомагии Ноя» стали быстро переворачиваться. Мгновение – и на желтоватом
листе среди рун, значения которых Жикин не знал, вспыхнуло:
«Черная душа – плохой фонарь в царстве мертвых. Разгадка
пенсне Ноя в контрабасе старого Фео… Только не тебе суждено воспользоваться
им».
– Что ты там увидел? – спросил Шурасик. Для него
лист оставался по-прежнему чистым.
– Н-ничего, – сказал Жора. Он поднес палец к
обложке, и кольцо, точно всегда дожидалось этой минуты, скользнуло на прежнее
место.
«Первомагия Ноя» захлопнулась. Для Жикина, видно, уже
навсегда. Теперь наступил черед Шурасика. Убежденный, что его крупный перстень
с камнем не пролезет в узкое отверстие, он нерешительно вертел его в руках, а
потом все же вложил в углубление. И опять оно оказалось впору, точно специально
создавалось для его перстня.
Книга открылась. Буквы зажглись. Шурасик торопливо пытался
запомнить руны, многие из которых он видел впервые. В пестроте рун терялась
надпись на привычном языке:
«Зная все, ты не знаешь себя. Жезл „Похититель душ“ вскоре
обретет хозяйку!»
Внезапно дверь библиотеки широко распахнулась, заискрив от
такой бесцеремонности всеми своими заклинаниями. Едва успев вытащить перстень,
Шурасик поспешно сунул «Первомагию» под стол, а Жикин загородил его. Все это
они проделали в один момент, не сговариваясь.
По библиотеке вразвалку, как турецкий султан, шел Гуня
Гломов. Вокруг Гуни увивались Гробыня Склепова, Рита Шито-Крыто и Дуся
Пупсикова.
– Гунечка, милый! Ну погоди же! Дай я тебя хоть в щечку
поцелую! – умоляла разрумянившаяся Пупсикова.
Гломов остановился и великодушно подставил Пупсиковой щеку.
Шито-Крыто и Склепова, которых Гуня вел под ручки, зашипели ревниво, как кобры,
а затем тоже начали его целовать, кто в ухо, кто в шею. Гуня терпел их поцелуи
со скучающей физиономией, как сытый кот терпит ласки хозяйки.
– О небо! Я схожу с ума! Все любят Гломова! Или я схожу
с ума, или это величайшая магстификация! Гломова не положено любить – любить
положено меня! Всех на гильотину! Хочу быть единственным мужчиной в
мире! – простонал Жикин.
Покачивая бедрами, к ним подошла Гробыня.
– Что, Жика, обидно, что мы с Гломом, а не с тобой?
Всякое бывает. А ты, Шурочка, смотри в книжечку, киска! А то пропустишь
какую-нибудь буковку! – дразняще промурлыкала она.
Шурасик вспыхнул. Его нельзя было оскорбить сильнее, чем
назвав Шурочкой.
– Па-апрашу так со мной не разговаривать! –
рассердился он. – На медные пятачки размениваетесь? Разменивайтесь себе!
Милости просим!
– Какие еще пятачки? – не поняла Склепова. –
Мелко плаваешь, мальчик. Свой пятачок оставь тете Фросе. Один взгляд такой
девушки, как я, стоит твоей годовой стипендии!
– Я не о том, – снисходительно сказал Шурасик.
Гробыня ему не нравилась, и он мог говорить с ней куда свободнее, чем с
Лотковой. – Поясню совсем доступно. Ты все равно не поймешь, но чисто для
бедных… Допустим, при рождении каждый получает свыше некий кредит – сто монет.
Можно купить на пять монет музыкального таланта, на пять литературного, на пять
счастья, на пять красоты, на пять долголетия, на десять здоровья и т. д. А
можно на все сто купить что-то одно, например какой-то один талант, и развить
его еще больше. Эти-то, последние, и оставляют самый заметный след, хотя с
внешней стороны их жизнь незавидна. Ведь, выполняя свое предназначение, мы
отказываем себе и в счастии, и в любви!..
Гробыня ласково потрепала Шурасика по щеке.
– Умничка! – произнесла она. – Из тебя со
временем выйдет чудненький занудный папик!.. Я прям вижу тебя с брюшком,
читающим нотации!..
– Да, мы фанатики одной цели – мы сгораем дотла, но,
сгорая, обогреваем мир. И можешь думать что угодно. Мне безразлично! –
сказал Шурасик.
Гробыня хмыкнула и отошла.
– Чао, Жикин! Как насчет того, чтоб встретиться в
четыре утра за Жуткими Воротами, ха-ха! – крикнула она, повисая на шее у
Гуни.
– Хю-хю! – кисло сказал Жикин и отвернулся. Он
ревновал к Гломову.
* * *
Подчиняйся, и все будет хорошо! Подчиняйся, малыш, или тебе
будет больно. Так больно, что ты позабудешь все, кроме боли. Ты будешь кусать
землю и грызть камни, но и от этого тебе не станет легче.
– Нет! Нет!
– Да, мой мальчик. Каждый день я буду захватывать власть над
твоим телом. Вначале на несколько минут, на больший срок не получится, а
постепенно, возможно, и на несколько часов. И не смей говорить «нет», или я
уничтожу тебя… Что твое тело? Жалкий мешок, но мне нужны твои руки, твои ноги,
чтобы сделать то, что я задумала…
