Нет! Он не хочет, чтобы это повторилось! Не хочет, чтобы
снова стало больно. Он сделает все… Он ненавидит себя, ненавидит свои проклятые
комплексы, которые мешают ему внутренне разжаться и жить нормально, как все
люди… Он… Сознание возвращалось толчками, вспышками света, отдельными образами…
Генка Бульонов с омерзением разглядывал свои руки. Они
выглядели так, будто совсем недавно он разрывал землю и отваливал покрытые мхом
камни. Ладони были все в земле и еще в чем-то зеленом. Мох? Под ногтями грязь,
а ноготь на среднем пальце сломан.
Да, он что-то рыл, сомнений нет. Но где это было, когда?
Генка никак не мог сосредоточиться и вспомнить. Виски ныли. Лицо заливал пот.
Когда это нахлынуло на него, он, кажется, был в комнате и учил заклинания. Или
только собирался открыть книгу? Теперь уже все расплывалось, прыгало, путалось.
Он что-то искал там… Там, где он был… Долго искал… Но что? И, главное, нашел
ли? Лучше всего не думать. Не думать, не думать, не думать!
Наконец Генка совсем пришел в себя. Где он? По влажному
камню бежала вода, впитываясь в белые трещины известняка. Длинный коридор,
множество ответвлений… Проклятые тибидохские лабиринты! Хоть бы призрак, что
ли, какой-нибудь попался. Он был бы рад даже Безглазому Ужасу или этой, как ее,
Инвалидной Коляске, что так ужасно скрипит и звякает мятыми ободами…
Генка побежал, стараясь держаться центрального коридора.
Стало суше. Вода уже не хлюпала под ногами. Ага, значит, он на верном пути… За
его спиной что-то зашуршало, зачавкало. Множество темных глаз и жирных мохнатых
тел. Голые хвосты, как у крыс, рожки. Вонь… Хмыри, нечистики? Откуда их
столько? Стоят и смотрят – только гноящиеся ненасытные глаза горят.
Оглядываясь на нежить, Генка в панике продолжал бежать.
Внезапно он стукнулся носом о чью-то каменную ногу и завопил от боли, а еще
больше от страха.
Каменная нога отодвинулась. Тяжелый вздох. Ага, он уже у
лестницы атлантов. Выбрался! Здесь кончается темный мир тибидохских подвалов,
царство полухаоса и беспорядочных начал и начинается что-то более или менее
организованное.
Генка перестал кричать. В конце концов, он сам хотел в
магический мир. Чего уж теперь?
Глава 9
Три перстня
– Тьфу! – возмущенно сказала Гробыня, вваливаясь в
комнату, где уже была Пипа. – Опять целый вечер с Гломовым убила! Совсем у
меня крышу снесло на старости лет!.. А тут еще эти дурынды Пупсикова с
Шито-Крыто ручки свои загребущие тянут! Я умиляюсь! Они его холили, лелеяли,
они его выкрутасы терпели, на экзаменах его тянули? Ни фига подобного! Да он
мне ножки целовать должен, циклоп недоделанный!.. Решено: травлюсь фосфорными
спичками! Пусть этот гад обрыдается на моих похоронах!
Мадемуазель Склепова с размаху плюхнулась на кровать.
Подушка ее почему-то не устроила, и она швырнула ее через всю комнату в Пипу.
Но до Пипы подушка не долетела. Скелет Дырь Тонианно моментально сделал выпад
шпагой, и атласное сердце повисло, пробитое насквозь, на длинном лезвии.
Довольный скелет заскрипел костями и едва не потерял шляпу с плюмажем.
– Ого, какой ты у меня брутальный, Пажик! –
удивилась Гробыня. – Так и меня убьешь когда-нибудь от ревности! Бедные
мы, девушки, бедные! Все у нас так запутано, так запущено!
– С какой это радости ты влюбилась в Гломова? У тебя же
варианты получше были. А Гломов – это так… Вторая резервная группа, тыловой
батальон! – заинтересовалась Пипа.
Она сидела у бастиона из своих чемоданов и лениво
перекладывала вещи, отыскивая что-нибудь, что давно не надевала, или хотя бы
такое, что сошлось бы на ее далеко не осиной талии.
– Нет, ты не говори… – протянула Склепова. –
Тут странная какая-то штука. Когда я Гуню вижу, я влюбляюсь в него как кошка.
Прям так и хочется на шее у этого негодника повиснуть и всех этих пупсиковых
сахарных в клочья разорвать!.. Растерзаю за моего Гунечку! Но зато как только я
Гуню час-другой не вижу, совсем другая музыка! Любовь моментально рассеивается!
Я его ругаю, критикую, разбиваю в пух и прах! Он мне кажется смешным, глупым,
мужиковатым… Телохранитель с кривыми зубами! Циклоп! Пивная бочка! В общем,
такие пироги!
– Визуальная любовная магия? Вижу – люблю, не вижу – не
люблю? – со знанием дела спросила Пипа.
Если в общей магии дочка председателя В.А.М.П.И.Р. еще мало
что понимала, то книги о магии любовной зачитывала до дыр. Впрочем, не только
она. Эти книги вообще были в широком ходу в Тибидохсе, где любовь магическая и
любовь настоящая давно сплелись уже в единый клубок и даже купидоны падали с
небес, сбитые с крыла страстными флюидами.
– Она самая… – кивнула Гробыня. – Только не
пойму, как он прошиб все мои талисманы и снял все обереги? Я же умная девочка и
страховалась как могла. Нет, точно ему кто-кто помог. Маг уровнем не ниже, чем
Великая Зуби… Но не думаю, что Зуби. У нее затянувшийся медовый месяц. Я бы
даже сказала: хронически затянувшийся.
Мадемуазель Склепова вздохнула и, на время выкинув Гуню из
головы, где вообще надолго мало что задерживалось, обозрела комнату.
– А где Гроттерша? Куда запропастилась наша козырная
сиротка? – спросила она совсем другим голосом.
– На тренировке! Притворяется незаменимой и гоняется
сразу за всеми мячиками! За двумя зайцами погонишься – от обоих схлопочешь! –
сказала Пипа, радуясь возможности поперемывать Тане косточки.
Пипе нравилось перекраивать пословицы и поговорки. Самыми
удачными из вновь созданных были: «Терпение и труд мозги перетрут», «От труда
сдохнет и рыбка из пруда!», «На обиженных водку возят». Однако сама дочка дяди
Германа больше всего любила: «Слово не воробей – догони и добей!»
– Все-таки последнее время Гроттерша сама не
своя… – сказала Склепова. – Сперва Пуппера потерять, потом Ваньку.
Письма-то от него не приходят. Знаешь, я иногда слышу, как она плачет по ночам.
Глухо так, надрывно. Мне становится грустно, и я от огорчения лопаю шоколад,
который присылает этот дурак Спиря. А Паж начинает ее жалеть и ужасно скрипит
костями. Что молчишь, Дырь Тонианно? Скажешь, вру?
Скелет от расстройства опустил руку и уронил со шпаги
подушку.
– А днем вроде незаметно, – удивилась Пипа.
– Днем-то да! Она держится. Я даже завидую ее выдержке.
Все-таки твои родители ее славно выдрессировали. Она морально любого супермена
сделает. Танька, когда еще только в Тибидохс заявилась, уже тогда была
непрошибаемая. Маленькая такая, курчавая, бойкая, глазенками зыркает, на носу
родинка – ой мама дорогая, я чуть не треснула! – сказала Гробыня.
