– Quod licet Jovi, non licet bovi!
[7] –
успокаивающе забубнил перстень Феофила Гроттера. Прозорливый прадед явно знал
что-то наперед.
Таня ворвалась в комнату и изумленно замерла на пороге.
Футляр ее контрабаса был выдвинут на середину комнаты. Возле футляра, лежа на
животе, обреченно брыкался кто-то долговязый, кто-то, кто никак не мог
высвободить из футляра голову.
– Хадсон? – с сомнением спросила Таня, поднимая
руку с перстенем, чтобы выбросить боевую искру.
Туловище перестало брыкаться.
– Какой, к Чуме, Хадсон? Это же я, Жикин! Сделай
что-нибудь со своим чертовым футляром: он меня не отпускает! – жалобно
просопели из футляра.
– Жикин? Как ты здесь оказался?
– Крышка меня защемила! Вот свинья такая, на людей
кидается!
– Э, нет! Это люди на него кидаются! – сказала
Таня.
Она начинала осознавать комизм ситуации. Жикин не только не
мог освободиться, но не способен был даже причинить футляру хоть какой-то вред.
Драконья кожа футляра поглощала любые боевые искры. Когда же Жикин пытался
применять кулаки и ногти, футляр слегка прижимал крышкой его шею, заставляя
Жору притихнуть.
– Вот оно – мастерство! Надо ж было так сделать! Ай, я,
ай, умница! – с пафосом сказал перстень. В минуты крайнего самодовольства
прадед всегда прибегал к русскому языку.
В комнату зашли Баб-Ягун, Гробыня и Пипа.
– Ого, полный футляр воришек! Чьи это хорошенькие
ножки? – насмешливо поинтересовался Баб-Ягун.
Жикин злобно взбрыкнул, пытаясь попасть ему пяткой в нос.
Баб-Ягун наклонился и, взяв Жикина за шиворот, выволок его из футляра. Футляр
был не против. Местный красавчик ему порядком наскучил.
– Да это же дядя Жора! Что ты делал в футляре, дядя
Жора? Решил тайком обучиться игре на контрабасе? Швабры с пропеллером уже вышли
из моды? – спрашивал Баб-Ягун.
– Не скажу я ничего! Отстаньте от меня! –
огрызнулся Жикин и тотчас, тревожно косясь на разгневанную Гроттершу и кулаки
Ягуна, выложил все. Он и без вещего стеклышка усек, что дело запахло керосином.
Его будут бить, и, возможно, даже по классическому носу…
– Значит, ты считал, что пенсне Ноя в контрабасе
старого Фео? Его там нет. Можешь не сомневаться, я бы знала, – сказала
Таня, когда он закончил.
– Поправка – не само пенсне, а разгадка! Не думаю, что
«Первомагия Ноя» могла солгать. Скорее уж соглал этот типчик! – поправил
Ягун.
– Клянусь седьмой женой моего папы, я сказал правду!
Мне можно идти? У меня свидание с Пупсиковой! Э-э… сугубо деловое! –
заявил Жикин, с тревогой глядя на Пипу.
– Ишь ты какой! Прям изменщик коварный! Топай, топай
давай! – возмутилась Дурнева-младшая.
Жикин неопределенно передернул плечиками, показывая, что да,
он такой, какой есть, и едва ли будет другим.
– Ладно, брысь отсюда! – разрешил Баб-Ягун.
Жикин торопливо побежал, высоко вскидывая худые коленки.
– Стой! – крикнула ему вслед Таня. – Ты
кое-что забыл! Отдай стеклышко!
Жора остановился:
– Не отдам! Зачем вам?
– На спрос! А кто спросит – тому в нос! – твердо
сказал Ягун.
Жикин засомневался, но все же слово «нос» перевесило.
– Да нате, нате! – крикнул он, и Таня, вскинув
руку, поймала блеснувшее стеклышко. Для пробы она посмотрела сквозь него на
Жикина, но не увидела ничего интересного – одного только надутого павлина на
фоне расплывающегося серого пятна.
– Он подлец, ка-акой подлец! А я-то, дура,
думала… – разочарованно сказала Пипа, глядя в спину улепетывающему Жикину.
– Подлец? Жорик-то! Не, подруга, ты хватила. Какой
Жорик подлец? Просто он нравственно приспособленный человек, – с иронией
поправила Гробыня.
* * *
Вскоре Пипа и Гробыня куда-то ушли, а оставшийся в комнате
Ягун принялся фонтанировать идеями.
– Помнишь, Тарарах как-то рассказывал, что в
Средневековье существовал рог «Повелитель погибших легионов». Если б нам его
раздобыть! Вообрази, мы трубим в рог, и немедленно восставшие из праха римские
легионы идут маршем на Дубодам. Гремят трубы, летят стрелы, в стены ударяют
тараны… Воображаю себе грустных де ментов, пекущих картофелины в углях на месте
своего главного каземата! – Ягун радостно фыркнул.
– А Ванька?
– Ваньку мы заберем с собой, ясное дело. Узнать бы
только, в какой он башне! – крикнул Ягун и умчался к Тарараху
советоваться.
Таня только головой покачала. Она заранее знала, что план
невыполним. Древние артефакты весьма своенравны. Знаменитый рог в последние
пятьсот лет никто не видел, и не факт, что кто-нибудь увидит его в последующие
пятьсот. И уж точно он не отыщется в пыльной берлоге Тарараха.
Внезапно Таня вспомнила про пенсне и в смутной надежде, что
оно как-то поможет Ваньке, посмотрела сквозь него на футляр с контрабасом. И –
чудо… Точнее, чудом было именно отсутствие чуда. Если остальные предметы,
увиденные в стекле, преображались, перетекали из одного в другое, то контрабас
оставался неизменным – сам собой. Зато футляр… Таня увидела свернувшегося
дракона. Он был огромен. Не так массивен, как Гоярын, но очень ладный и,
вероятно, стремительный. У него была длинная шея с зазубринами и узкая голова,
защищенная пластинами и наростами. Кожистые крылья имели розоватый оттенок – сквозь
них видны были узлы связок. От нижней челюсти отходили несколько коротких усов.
Пораженная, каким образом дракон может поместиться в комнате, ведь он был
размером с добрую башню, Таня опустила руку с осколком. И вновь на полу лежал
лишь контрабас в футляре.
«Вот и ломай себе голову – то ли это память драконьей кожи,
то ли дед сильно не мудрил и просто заколдовал дракона. Широкая была натура,
творческая. В мелочовке не увязал. Нужен футляр – даешь дракона. Нужен
контрабас – даешь Ноев ковчег», – подумала она.
– Дед, почему так? Где тут пенсне Ноя? Где подсказка?
Ты ведь знаешь, не заставляй меня мучиться! – с надеждой спросила Таня.
Перстень промолчал, только хмыкнул. Старый упрямый Феофил
явно не собирался открывать тайны. Или не мог. В конце концов, перстень вмещал
лишь некую, весьма незначительную часть его многогранной личности.
