Таня никак не могла свыкнуться с мыслью, что Ванька в
Дубодаме, где медленно умирает, а жизнь между тем продолжается, как будто
ничего и не произошло. Идут лекции. По коридорам Тибидохса ходят ученики, даже
отсюда слышен их смех. Все так же ревут в ангарах молодые драконы и плещутся в
озерцах русалки. Все так же, да не так. Почему-то после гибели Пуппера у Тани
не было такого ощущения. Да и вообще ощущения гибели не было, а нечто другое,
смутное…
Неожиданно в дверь кто-то постучал.
– Кто там? Ягун, ты? Зайди попозже! – крикнула
Таня. Ей не хотелось никого видеть.
Никто не ответил, но стук повторился. Пожав плечами, Таня
потянула ручку. Ей пришло в голову, что это очередной фокус Пипы. Дурневская
дочка еще в Москве обожала закрывать дверной глазок ладонью, а потом орать:
«Вооруженное ограбление!»
Но это была не Пипа. В комнату, пошатываясь, ввалился Генка
Бульонов. Он был бледен. Волосы прилипли к потному лбу. Одежду покрывал толстый
слой грязи. От него пахло подвальной сыростью и хмыриными нечистотами. Одну
руку Генка зачем-то держал под одеждой.
– Помоги! – прохрипел он. – Меня преследуют!
Таня кинулась к Бульонову. Она была от него уже в полушаге,
как вдруг что-то – позднее она даже не могла объяснить, что именно, –
заставило ее отпрянуть.
Генка медленно поднял голову. В его глазах зажглось нечто
новое. Теперь это было уже не страдание. Ненависть. Ярость. Внезапно Бульонов
расхохотался. Тело его затрепетало, забулькало – как же мало в нем было от
прежнего долговязого и неуверенного Генки. Сейчас в осанке его появилось что-то
старушечье.
– А, сообразила? Что ж – так даже лучше! Получи! –
крикнул Бульонов. Он высвободил ту самую спрятанную под одеждой руку, и Таня
увидела в ней короткий жезл, заканчивающийся глазным яблоком.
Поняв, что он сейчас ударит ее концом жезла в грудь, Таня
рванулась назад, перескакивая через бестолково наваленные чемоданы Пипы. Дочка
дяди Германа каждые пять минут рылась в них в поисках какой-нибудь маечки, в
существовании которой сама не была уверена. Приходилось срочно вызывать
купидона и отправлять его с запиской в Москву, к мамуле. Зная, как щедро
расплачиваются Дурневы, за окном вечно вертелось с полдесятка крылатых
младенцев.
И вот теперь чемоданы оказались очень кстати. Перескакивая
через них, Таня оторвалась от Бульонова, который, поскользнувшись, неуклюже растянулся
на животе, выронив жезл.
Воспользовавшись его замешательством, Таня метнулась было к
двери, но Бульонов успел схватить ее за лодыжку. Она упала, больно ударившись
лбом о ножку своей же кровати. Падая, Таня увидела, что Генка уже на ногах и
нашаривает жезл.
Таня торопливо поползла к двери, понимая, что не успевает.
Когда Бульонов настиг ее, она сделала единственное, что могла: заслонилась
футляром с контрабасом. Жезл с силой ударил по футляру, заставив струны
спрятанного внутри контрабаса загудеть низко и возмущенно.
Бульонов уже заносил руку для нового удара, но тут
ослепляющий зеленоватый свет залил комнату. Генка закричал и поднес руку к
глазам.
Когда Таня снова обрела способность видеть, она поняла, что
сидит на полу, продолжая все так же сжимать футляр. Бульонов пытался подползти
к ней на животе, но не мог. Его пальцы лишь царапали линолеум. Он даже не мог
поднять руку с зажатым в ней жезлом.
– Проклятье! Какое неуклюжее тело! Ненавистный
контрабас! Когда же наконец Гроттеры перестанут мне мешать? – прохрипел
Бульонов.
– Чума-дель-Торт! – крикнула Таня. Хотя голос и
был другим, изменился тембр, окраска – его невозможно было не узнать.
– Ты угадала! Я давно добралась бы до тебя, но
мальчишка сопротивлялся. Я теряла власть над ним прежде, чем мне удавалось
добраться до жезла. Он был здесь в тайнике под школой, но нужно было рыть
руками землю, откидывать камни. Ненавижу эти трусливые тела, которые боятся
боли! Тела, у которых инстинкт самосохранения сильнее разума! Стоило мальчишке
сломать хотя бы жалкий ноготь – он приходил в себя! Сколько раз мне хотелось
доверить все хмырям, но невозможно – первый раз жезл могла взять в руки лишь я…
Защитная магия – я сама когда-то наложила ее.
Захваченное тело с усилием приподнялось на локтях. Оно едва
могло смотреть на льющийся от контрабаса зеленоватый свет. Глаза у него
слезились.
– Хочешь сделку?
– Я не вступаю в сделки с тобой!
Лицо Бульонова перекосилось, точно в минуту агонии. Из
уголка рта потекла слюна. Вероятно, Чума-дель-Торт собиралась поморщиться, но слегка
не рассчитала с лицевыми мышцами.
– Я отдам тебе Валялкина, это вялое ничтожество,
которое тебе так дорого, – прохрипела она.
– Лжешь! – крикнула Таня. Никого в жизни она так
не ненавидела, как эту мерзкую убийцу. Но и ни в ком так не нуждалась…
– Я не требую мне верить! Мы заключим договор и скрепим
его нерушимой клятвой. Ты и я. Я помогаю тебе освободить Валялкина из Дубодама
– ты отдаешь мне свое тело. Если хочешь – я даже позволю провести вам вместе
пять минут. Не больше.
– Зачем тебе мое тело? Вселись в какого-нибудь хмыря.
Ты же захватила Бульонова!
– Бульонов? – Чума рассеянно взглянула на свои
новые руки и ноги. – Это лишь временное, жалкое пристанище. Единственное,
во что я смогла переселиться из мира мертвых. Вскоре мне придется покинуть его,
предоставив парня его собственной судьбе. Мне нужно только твое тело. Никакое
другое не подойдет. Нас с тобой связывает нечто большее, чем старая вражда. Мы
стороны одной медали, свет и тьма. Пока есть я – есть ты. Пока существуешь ты –
существую я. И есть еще кое-что, о чем тебе пока знать не стоит. Ну же… по
рукам?
– Как ты вернешь мне Ваньку? – кусая губы,
спросила Таня. Она могла думать только о Ваньке и ни о ком больше.
– Я верну? – прошипела колдунья. – Ты не
поняла меня. Я и не собиралась никого возвращать. Я лишь научу тебя, как
проникнуть в Дубодам и как вытащить оттуда любителя никому не нужных зверушек…
Ну же? Да или нет? Что ты молчишь – испугалась? Или детка с белого отделения
готова жертвовать своей жизнью только на словах?
Таня с ненавистью посмотрела на нее. Она решилась.
– Хорошо. Я отдам тебе свое тело, но только когда Ванька
будет жив, невредим и свободен – и я целый час, слышишь, не меньше, смогу
смотреть на него.
– Целый час – это много, но так и быть… Можешь даже
гладить его по головке, целоваться или штопать ему маечку. Все, что
угодно! – хмыкнула Чума.
Таня рывком приоткрыла крышку футляра. Ослепительное
зеленоватое сияние заставило Чуму, щурясь, трусливо отползти назад, в тень.
