Выдвинув у шкатулки секретный ящичек, Семь-Пень-Дыр слюнявил
пальцы и пересчитывал жабьи бородавки, зеленые мозоли и дырки от бублика.
– Четыреста девяносто два плюс десять от Тузикова…
Итого: пятьсот две жабьи бородавки, триста восемьдесят зеленых мозолей и две
тысячи семьсот пять дырок от бублика!.. Почему семьсот пять? Ага, тридцать
сегодня взял Жикин… Опять небось на подарки своим цацам. Пусть только попробует
задержать – сразу процент подниму! Эхе-хех, грехи наши тяжкие!
Пень вздохнул, закрыл шкатулку и, положив на нее подбородок,
задумался. Когда он попал в Тибидохс одиннадцатилетним мальчишкой, по
горячности превративши учительницу в выдру, он был так же беден, как Танька
Гроттер. Только Гроттерша сразу тратила ту небольшую стипендию, которую
ежемесячно выдавал ученикам Сарданапал. Семь-Пень-Дыр же вначале экономил,
отказывая себе во всем, даже в необходимом, а затем додумался ссужать товарищам
деньги в рост под грабительский процент. Из опасения, что деньги ему не вернут
и он потерпит убытки, Пень накладывал на дырки от бублика и на зеленые мозоли
всевозможные заклятия и тройные угрызения совести. В день же раздачи стипендии
Дыр стоял где-нибудь в уголке и, как паук, собирал долги, виртуозно с
математической точностью высчитывая проценты.
«Оно, конечно, сдирать с товарищей деньги неловко… Да только
я же не заставляю их у меня брать! И вообще, кто родился шляпой, тот все равно
все прошляпит!.. Лучше уж я, чем кто другой…» – самодовольно говорил себе Пень.
Внезапно, когда наслаждение обладанием достигло пика и душа
Пня купалась в магических дензнаках, как ангел в тучке, какая-то неприятная
мысль настигла его и, ударив под дых, испортила настроение.
«Тут вкалываешь-вкалываешь, а все равно у меня нет и
тысячной доли того, что есть у Бессмертника Кощеева только в одном каком-нибудь
его подвале. Это ж сколько мне еще за ними гнаться!.. Нет, точно в ближайшее
время произойдет какая-нибудь гадость. У меня на это нюх!» – подумал Пень и
впал в глубочайшую меланхолию.
* * *
Горыня, Усыня и Дубыня обходили потайные самострелы в лесу,
примыкавшем к скалистому берегу. С добычей все было глухо. Те из лосей и
оленей, что не стали еще шашлыком, научились быть осторожными. Перешагивая
через корягу, Дубыня неосторожно задел протянутую над тропой веревку.
Тренькнула тетива. Тяжеленная стрела вонзилась богатырю в ляжку. Ее зазубренный
наконечник вышел с другой стороны.
– Глюха-клюха! Чихать на твою рать! – с чувством
произнес Дубыня и тяжело обрушился на землю.
Горыня и Усыня принялись ругаться, споря, кто из них
поставил здесь самострел. Выходило и так и эдак. Истина ускользала, как мокрое
мыло. Проругавшись минут с десять, братья вспомнили о раненом Дубыне и, взвалив
его на плечи, потащили в магпункт. Дубыня стонал и порывался поубивать всех
подряд.
– Как в Тибидохс войдем – ты помалкивай. А то Медузия
услышит. Сам знаешь, что нам за браконьерство будет. Наложат заклятие,
переведут на одну пшенную кашу – хоть в Магфорд беги! – опасливо
предупредил Горыня.
– Клопп с ней, с Медузией! Пускай слышит! – заявил
Дубыня.
Но все же напоминание о доценте Горгоновой заставило его
взять себя в руки. Он стиснул зубы и лишь изредка, когда становилось особенно
больно, обращался к таинственной глюхе-клюхе.
У подъемного моста Усыня наступил себе на ус и остановился.
Его плоское, все в рытвинах лицо приобрело задумчивое выражение.
– Давно не было такого скверного мая. Вот помяните мое
слово, чего-нибудь да будет! – сказал Усыня.
– Не каркай! – проворчал Горыня и немедленно
получил дубинкой по уху от обидчивого брата.
Число пациентов Ягге разом удвоилось.
* * *
После того как Тане удалось одержать победу над Цирцеей, ее
страсть к Пупперу пошла на убыль. Нет, окончательно излечиться от любви ей пока
не удалось. Магия вуду не та магия, которую можно обуздать за одну минуту, час
или день. Она въедается в кровь и плоть, точно яд. Растравляет душу. Нужно
много недель мучительной борьбы с собой, много бессонных ночей – и то еще
неизвестно, кто возьмет верх.
Таня продолжала любить Гурия, но одновременно она любила и
Ваньку. Порой она сама удивлялась своей противоречивости. Пуппер и Ванька
абсолютно дополняли друг друга. В Пуппере были черты, которых не было в Ваньке,
но одновременно мягкий и озорной Валялкин многим превосходил прямолинейного
Пуппера, имевшего привычку кстати и некстати вспоминать про свой счет в банке и
плакавшегося в жилетку после каждого столкновения с тетями. Порой Таня ловила
себя на мысли, что целоваться ей больше хочется с Ванькой, а по ресторанам
ходить с Пуппером.
Бывало, она срывала в поле ромашку и гадала: «Ванька…
Пуппер… Ванька… Пуппер». Иногда выходило, что она останется с Ванькой, а иногда
– что с Пуппером. И всякий раз результат гадания казался Тане окончательным и
бесповоротным. Гробыня тоже любила гадать подобным образом. Правда, если у Тани
это была ромашка, то мадемуазель Гробыня отрывала лапки мухам. К тому же
гадания ее имели очертания даже не любовного треугольника, а гораздо более
сложной фигуры.
– Пуппер… Жикин… Гуня… Шейх Спиря… Семь-Пень-Дыр…
Бульон… Тьфу ты, опять лапки кончились! Что же мне, с Бульоном
оставаться? – раздраженно говорила Гробыня и, чтобы подтасовать нужный
результат, отрывала мухе еще и крылья.
«Вот и я как Склепова! Никак сама в себе не разберусь! И как
меня такую могли перевести на белое отделение? Ванька вяловат немножко, но это
потому, что он мой ровесник. Подрастет – станет побойчее. Зато его руки не
ползают куда не надо. И целуется он хорошо. Гурик, конечно, поэнергичнее, но у него
подбородок колючий, а бриться ему киношники запрещают!» – думала Таня. Порой
после таких размышлений она начинала опасаться, что из ее перстня вновь будут
выскакивать красные искры.
* * *
В тот теплый майский вечер Соловей О. Разбойник был в
хорошем настроении. Посовещавшись с Дедалом Критским, он решил разнообразить
тренировку и вместо подросших сыновей Гоярына, которые все чаще путали игроков
с кровяными бифштексами, выпустил на поле десятка два амурчиков. Пухлые
купидоны резвились под куполом, кувыркались и со свистом рассекали воздух
золотистыми крылышками.
– И что нам делать с этими оболтусами? – кисло
поинтересовался Жора Жикин.
– Поймай хотя бы парочку! Представь, что это
мяч! – насмешливо предложил Соловей.
– Поймать? Да как нечего делать! Эй ты, пацан в красных
трусах, стоять бояться! – крикнул Жикин.
