– Эй, Танька, ты меня не слышишь? Я спрашиваю: с тобой
все нормально? Тебя не ранили?
Она покачала головой:
– Нет… не знаю… не приставай ко мне… И держись подальше
от этой штуки.
– Забавная палица. Или это не палица? Где ты ее взяла? –
заинтересовался Ягун.
– Это жезл. У живых он отнимает душу. Что он делает с
мертвыми, ты видел сам… – сказала Таня.
На вопрос же «где» она вообще не ответила. Это значило бы
нарушить клятву, данную Чуме-дель-Торт.
Ягун шагнул к стене с цепями, желая посмотреть, нет ли там
прохода, как вдруг стена лопнула, точно сухая кожа. Оглянувшись на Таню, Ягун
нерешительно шагнул вперед. Они оказались в огромном зале, границы которого
скрадывал мрак. Еще издали им в лицо ударил сухой жар. Посреди зала в воздухе повис
огненный полукруг. Казалось, ничто живое не может прорваться внутрь. Его края
ослепляюще полыхали, зато с другой стороны что-то смутно и обнадеживающе
белело.
– Ой, мамочка моя бабуся! – оживился
Баб-Ягун. – Уважаемые зрители! Перед вами ворота команды Дубодама.
Странно, что над ними не догадались пришпилить табличку «Оставь надежду всяк
сюда входящий!».
Заглянув в осколок пенсне, Таня увидела отрубленную голову
древнего чудовища. Пасть была распахнута, а клыки распространяли сияние.
– Некрофильское местечко… Похоже, весь Дубодам слеплен
из частей тел каких-то допотопных монстров, – негромко сказала Таня и
спрятала стеклышко. Она предпочитала и дальше заблуждаться, думая об этой
голове как об огненном полукруге.
Однако в данный момент ее больше волновало, действует ли
внутри Дубодама полетная магия. Размеры зала позволяли разогнаться и попытаться
проскочить пламя. Она достала контрабас и, сев на него, приготовила смычок.
Ворча, что он предпочел бы пылесос помеси гитары и скрипки, Ягун уселся сзади и
крепко обхватил Таню руками.
– Тикалус плетутс! – крикнула Таня, выпуская искру.
Получилось! Контрабас взлетел, хотя и не так стремительно,
как он сделал бы это на торопыгусе. Но волей-неволей приходилось использовать
среднее полетное заклинание – Ягун был далеко не пушинкой. Контрабас же, как
скоростной инструмент, плохо переносил перегрузку.
Испытывая, как инструмент слушается ее здесь, внутри
Дубодама, Таня сделала по залу небольшой круг. Контрабас рыскал и высоко
задирал гриф, но это происходило скорее из-за Ягуна, который слишком уж
отклонился назад. Одновременно Таня внимательно изучала огненный проход.
Существовало кое-что, что крайне ее тревожило. Почему арка защищена только с
двух сторон и внизу под ней нет огня? Не для того ли, чтобы у того, кто станет
прорываться, осталась возможность смалодушничать и в самый последний момент
отклониться, избегая контакта с пламенем? А если так, то попытка прорыва скорее
всего одна-единственная, и если они в первый раз свернут в сторону, то арка
просто погаснет, и они с Ягуном навсегда застрянут здесь, в кромешной тьме, и
не смогут уже ни вернуться той же дорогой, ни прорваться вперед, к Ваньке.
Пройдет какое-то время, и, кроме трех кучек праха снаружи, появятся еще две
внутри.
Таня решила, что пролететь нужно точно между двумя
полукружьями, не коснувшись ни одного из них и постаравшись подгадать момент,
когда пламя ослабеет. Это происходило примерно раз в минуту и продолжалось
несколько коротких секунд.
Приготовившись, она стала выжидать момент. Она старалась не
думать об огненном полукольце просто как о препятствии, вроде тех, что иногда
вывешивал на драконбольном поле Соловей О. Разбойник. «Пустяк, просто арка!» –
внушала она себе, сознательно принижая то значение, которое имели дальнейшие ее
действия. Это была единственная возможность не поддаться панике.
– Давай! – крикнул вдруг Ягун. – Давай!
Таня взмахнула смычком и помчалась навстречу жару. Круг с
опавшим пламенем стал приближаться. Но Таня не совсем угадала время. Контрабас
не сделал еще и двух третей пути до круга, а языки пламени уже взметнулись,
смыкаясь к центру и оставляя лишь узкую лазейку.
Таня действовала по наитию. Сомневаться или притормаживать
было уже поздно.
– Торопыгус угорелус! – крикнула она.
Надрывно загудев струнами, разогнавшийся контрабас рванулся
вперед. Несколько мгновений он вполне мог продержаться на скоростном
заклинании.
Пламя ослепило Таню. Ей почудилось, что она вся в огне, что
ее лицо и руки превратились в сухой жар. На самом же деле пламя лишь лизнуло
полировку контрабаса. Таня закрыла глаза, спасая их от огня. А потом контрабас
вдруг ухнул вниз, не выдержав торопыгуса.
Когда Таня открыла глаза, темный зал и огненный обруч
исчезли. Контрабас лежал рядом. Должно быть, его подхватил Ягун, который стоял
тут же с опаленными бровями и красным обожженным носом. Таня с удивлением
обнаружила, как похож Ягун на свою бабусю.
Они находились в просторной и светлой зале, убранной не без
роскоши. Тяжелая бархатная портьера разделяла ее на две части. Перед портьерой,
преграждая им путь, на горе костей помещалось массивное и очень пухлое существо
неопределенного пола. У него было две головы – каменная и глиняная. Первая
голова была головой старца, вторая – головой молодой женщины. Жирный мягкий
торс чем-то напоминал тела богов Древней Индии. Две из четырех его рук лежали
на бедрах, две были скрещены перед грудью. Во всей его фигуре была какая-то
одутловатая неподвижность.
Ягун попытался обойти существо и заглянуть за портьеру, но
так и не смог приблизиться. Расстояние между ними не сократилось ни на сантиметр.
И еще одна странность: в какую бы сторону ни устремлялся Ягун – между ним и
портьерой все время оказывался двуглавый.
Поняв, что ему не пройти эту залу и за целую вечность, Ягун
остановился и беспомощно посмотрел на Таню.
– Тут какая-то пространственная магия. Похоже, мы
застряли, – сказал он.
В этот момент голова старца разомкнула губы.
– Я Ицатва. Тот, кто хочет пройти дальше, должен
ответить на вопросы. Не станете отвечать – останетесь здесь и умрете от голода.
Рискнете и ответите неверно трижды – ваша смерть будет быстрой… Что останется,
если я заберу ваше дыхание, ваш след и вашу тень?
– Останусь я! – наудачу вякнул Баб-Ягун.
Ицатва не ответил. Он явно был из тех, кто не тратит времени
и сил на лишние слова. Но Баб-Ягун в ту же секунду ушел в пол по пояс. Он не
ощущал боли, увидел лишь, что вокруг его ног сомкнулся сплошной камень. Нечего
было и думать о том, чтобы освободиться. Таня увидела, что Баб-Ягун побледнел.
