Таня подержала пенсне на ладони, а после защемила его на
переносице и впервые посмотрела на мир не через половинку стеклышка, но через
все пенсне целиком. На секунду ей почудилось, что она ослепла, но нет, это была
не слепота… Просто ее человеческое зрение не способно было сразу вместить все
то, что ему открылось. Исчезли преграды, стены, все пространственные границы,
исчезло то, что разделяет людей и делает их чужими друг другу. Она видела все,
что есть, и все, что было. Не видела лишь того, что будет, и то потому, что
пенсне Ноя, щадя ее, не поднимало для нее эту последнюю завесу. Каждому оно
показывало лишь то, что он должен и, главное, что он готов был увидеть…
То, что прежде упорно – даже в осколке – представлялось ей
жезлом, оказалось высохшей, по самое плечо отрубленной рукой. Похожий на
глазное яблоко шар в действительности был костистым кулаком, который то
сжимался, то разжимался в упорной алчности. На скрюченных желтых пальцах с
синими ногтями видны были следы крови. Теперь эти пальцы тряслись от жадности и
нетерпеливо тянулись к Ваньке, точно спешили выдрать что-то из его груди.
Выхватить, забрать и никогда уже больше не возвращать…
После того, что она увидела, Таня уже не могла заставить
себя использовать жезл. Испытывая бесконечное омерзение, она разжала пальцы.
Упавшая рука корчилась на полу, сгибалась и цеплялась пальцами, упорно пытаясь
подползти к Ваньке. Но Таня шагнула и отбросила ее ногой, брезгливо и быстро.
Рука ударилась о стену. В тот же миг от нее оторвалась и,
сгустившись, повисла в воздухе плотная тень. Должно быть, Чума все это время
была там, внутри, так как сумела вытянуть из Бульонова много жизненной энергии.
Ее призрак выглядел гораздо материальнее поручика Ржевского и его
впечатлительной супруги.
– Подними жезл, девочка! Ты должна выполнить наш договор!
Разве ты не хочешь спасти своего юного ветеринара? – хрипло спросила Чума.
Таня стремительно повернулась к ней и взглянула на Чуму
сквозь пенсне. Посмотрела и едва удержалась от крика. Вместо мерзкой мертвой
старухи, чье тело давно истлело, она увидела молодую миловидную женщину.
Женщина эта была смугла, чуть раскоса, с длинными вьющимися волосами – но самое
неприятное, что Таня ощущала в ней сильное сходство с собой. Такое близкое, что
сомнений не оставалось… Да, это была она.
Вместо души в груди Чумы-дель-Торт – а пенсне Ноя показывало
и ее – сидела темная съежившаяся птица с отрезанными крыльями, кое-как
прихваченными светлыми нитками.
Таня ударила кулаком по стене, содрав кожу. Боль образумила
ее, иначе она сошла бы с ума.
– Не смей! Что ты делаешь? Ты поклялась! –
всполошилась Чума.
– Я обещала, что уступлю тебе тело, но не обещала, что
оно будет новеньким! – сказала Таня.
– Нет, – просипела Чума. – Не глупи, если
хочешь спасти своего приятеля! Коснись же Ваньки жезлом и сделай все, как мы
договорились! И не мешкай – время идет!
Съежившаяся птица, которую Таня видела в пенсне, вдруг
подняла голову и очень внимательно и пронзительно взглянула на нее. И тут…
сложно сказать как, но Таня с необычайной ясностью поняла, что Чума лгала ей.
Нет, она не оживит Ваньку, и жезл не вернет ему душу. Все было обманом –
обманом с самого начала.
– Я не верю тебе! Ты хочешь, чтобы я убила Ваньку, как
тех воинов из праха, а ты в награду за то, что я стала убийцей, заберешь мое
тело! Думаешь, я не понимаю, почему ты так на меня похожа? Сейчас я стою на
перепутье двух дорог, двух расходящихся реальностей – в одной из них ты
получаешь мое тело! – крикнула Таня. – Наш договор расторгнут! Тебе
лучше взять назад свою клятву.
Глаза Чумы яростно вспыхнули. Молодая смуглая женщина исчезла,
и Таня вновь увидела ссохшийся остов старой ведьмы.
– А, догадалась!.. Это все скверные стекла жалкого
Ноишки, правдолюбца и моралиста! Недаром я посылала хмырей выкрасть его
портрет! Жаль, что поздно… Нет, ты все равно произнесешь магическую формулу
отречения и отдашь мне тело. Ты пленница Дубодама! И тебе, и Ягуну, и этому
жалкому растению (она кивнула на Ваньку) уже не выйти отсюда. Вы в ловушке!
– В ловушке? – быстро спросил Ягун. – Почему?
Чума небрежно кивнула на дверь, призывая его убедиться
самому. Ягун шагнул и распахнул дверь, но тотчас в ужасе отпрянул. За ней
ничего уже не было, кроме сосущей черноты. Играющий комментатор крикнул, но
звук его голоса тут же заглох, растворился в пустоте.
Не только глаза Ягуна видели это – пенсне Ноя показывало то
же самое. Сразу за порогом упорядоченный мир обрывался в никуда, растворялся,
заканчивался, проваливался во мрак. Там не было уже ни времени, ни пространства
– совсем ничего.
– Это почему так? – растерянно спросил внук Ягге.
Призрак Чумы-дель-Торт медленно подплыл к нему.
– Это Дубодам… Сердцевина магнита, улавливающая чувство
вины и усиливающая его. В каждом живет вина, и чувство это неискоренимо… Даже
если ты просто разбил в детстве чашку, для Дубодама ты уже виновен. Прихлопнул
муху, испытав при этом хотя бы слабое удовольствие, – ты убийца. Поднял на
улице оброненную кем-то мелкую монетку и не вернул ее хозяину (даже если его и
не было рядом) – вор. Соврал по пустяковому поводу, даже в шутку, – лжец.
Дубодам никогда не выпускает тех, кто вошел в него без особого заклинания,
которое служит ему паролем. И не важно, попали ли вы сюда случайно или были
заточены… Единственное место, откуда еще можно выйти, – это небольшая
площадь у ворот. Все шишки из Магщества и магвокаты, заметь, никогда не рискуют
проходить дальше, хотя кое-кто и знает это заклинание.
– Тебе это было известно, и ты все равно послала нас
сюда? – спросила Таня.
Полупрозрачное тело Чумы затряслось, задрожало.
– Ты еще ничтожнее и глупее, чем я думала. Не надо было
приходить, а теперь поздно… – сказала она.
– А как же ты сама планируешь выйти? Ты, залитая чужой
кровью больше этого жезла? Или тебе известно заклинание? – спросила Таня,
оглядываясь на жезл, который упорно полз к Ваньке, царапая синими ногтями пол.
Таня шагнула к нему и вновь с омерзением толкнула его ногой.
– Зачем оно мне? Я бывала здесь десятки раз, еще во
времена войн с нежитью. На меня магия Дубодама не распространяется. Я ему не
нужна. Дубодам подпитывается вашим страданием, я же сама причиняю его. Если бы
не я, многие камеры Дубодама были бы пусты, и ему, Дубодаму, это отлично
известно.
– А де менты?
