Тесное пространство блиндажа запрудили восхищенные возгласы и междометия.
— Ну ты даешь, Зайченко!…
— Чисто фокусник!…
— Это чё это?… Вино, что ли? — на лице Попова изобразилась явная досада.
— Дак это ж компот. Вот бы первача.
— А ну, давай, раскупоривай… Щас попробуем, что за компот…
— Э, может, кружки возьмем.
— А ты чё, с микробами?
— Щас я те сделаю микроба, под глазом…
— Ладно, хорош митинговать, — по-командирски осадил Аникин закрутившиеся вокруг бутыли разговоры. Приняв драгоценный груз из рук торжествующего Зайченко, Андрей вытащил из горлышка деревянную пробку. Духмяный до терпкости аромат пахнул изнутри, сразу перебив кисло-резкую вонь сохнущих портянок. Это был не запах… какой-то небывалый цветочно-медовый аромат. Пахло тем самым, о чем говорил Зайченко, — весной, близким миром. Жизнью пахло. Все это и еще масса каких-то неуловимых, в глубине самой души запрятанных движений было собрано-сжато, упрятано в эту плетеную бутыль. Как запечатанный в лампу джинн.
— Ух ты, пахнет… — ошарашенно выдохнул Зайченко. Все дружно потянули носами и также дружно заохали. Даже на лице Попова, сторонника первача и противника компотов, разгладилась и исчезла гримаса недовольства.
— Теперь поняли, как в разведку боем надо ходить?… — торжествующе произнес Зайченко. Его просто распирало от произведенного эффекта.
— Ладно, разведчик… Завтра покажешь свою разведку боем… на правом берегу Днестра… — добродушно отозвался Аникин. — Думаю, к утру вино из голов наших чугунных выветрится. Так что давай, запускай, фокусник, свой трофей по кругу. Чего, в самом деле, с кружками заморачиваться… Тебе и начинать. Как добывшему трофей.
— Тем более что закуски на него не требуется. Это ж компот… — гнул свою линию Попов.
X
Зайченко, вмиг посерьезнев, проникшись, так сказать, порученной миссией, с той же торжественностью сделал порядочный глоток.
— Уф… пахнет она слаще, чем на вкус, — наконец произнес он, протягивая бутыль Попову. — Дед, который бутыль мне дал, сказал, что бьет она по ногам хорошо.
— Да кто она, Зайченко? Это ж вино — оно… — спросил Попов, принюхиваясь к горлышку. Его уже толкали в бок, требуя не тянуть резину.
— Кто-кто… Она… — Зайченко, блаженно утирая губы, кивнул в сторону бутыли. — Лидия… Дед тот все Лидией склянку называл.
— Так мы, выходит, по кругу Лидию пустили, — хихикнул разрумянившийся Попов. И тут же получил порядочный тычок в плечо, от которого чуть не кувырнулся с ящика с дисками для ППШ.
— Слышь ты, остряк, — зычно отозвался Бондарь. — Сейчас твой пятачок юшку пустит. Уразумел? Лидия — это сорт так называется. Винограда… Он еще когда вызревает, пахнуть начинает. Пройти мимо нельзя…
Бондарь умолк, погрузившись в пахучие воспоминания.
— Еще один сорт Изабеллой кличут. Тоже ужас какая пахучая… И вино из нее первейшее давится… На заднем дворе у меня несколько кустов растет…
— Так ты и вино, Богдан Николаич, делаешь? — спросил пулеметчика Евменов после того, как порядочно приложился к бутыли.
— А что у нас товарищ сержант не делает. На все руки мастер, — отозвался Зайченко, весело поглядывая на Попова, который, нахмурившись, тер ушибленное плечо.
Действительно, в батальоне Богдан Николаевич Бондарь заслуженно слыл мастером на всяческие ремесленные штуки. Чуть где станет рота на привал, тут же начинает Бондарь обстраивать быт. Сварганит светильник из гильзы, столик сколотит или еще чего-нибудь для «создания конфорту». У него в обозе свой уголок был. «Бондарным цехом» обозники его прозвали. Там чего только не было. И слесарный инструмент, и плотницкий, и пилы, и рубанки, и всякая другая всячина. Бондарь всерьез готовился к мирной жизни. Любил порассуждать на этот счет.
— А что? — по обычаю обстоятельно заявлял свою излюбленную тему Богдан Николаевич. — Война-то уж с горки катится. Фриц драпает, так что я аж запыхиваюсь за ним угнаться. Скоро до хаты возвертаться срок выйдет. А там… И кровлю перестелить, и стены поправить. Это ж ума не приложу, скильки треба буде працювати.
В этом месте Бондарь обычно картинно хватался за голову.
— Там же ж работы — непочатый край! — качал он своей лысой головой. Причем лысина его не коим образом с возрастом или плешью связана не была. Годами Бондарь едва переступил тридцатилетний рубеж. Брился же он самостоятельно, от подбородка до макушки, притом что шевелюра и щетина у него росли не по дням, а по часам. В аникинском отделении и во всем взводе его почему-то называли исключительно по имени-отчеству, даже те, кто был старше возрастом.
Уважали за основательность, проявлявшуюся и в могучем телосложении Богдана Николаевича, и в характере — хозяйственном, мастеровитом, ко всякому созидательному делу способность имеющему. Невольно как-то на привале собирался вокруг Бондаря народ. А тот всегда делом занят: к примеру, рукоятку для топорища или лопатки саперной из полена выделывает. Тут же шутки, смех, разговоры за жизнь начинаются. И комвзвода придет. И замполит тут как тут. Куда ж без него.
— Ну, Богдан Николаич, уже собрал свой бондарный цех. Тут война крутит тебя, как белку в колесе, с утра до ночи в грязи и крови. А у Бондаря, понимаешь ли, оазис мирной жизни, клуб по интересам.
— Это все фамилия моя, товарищ капитан, — откликался сержант, деловито снимая с деревяшки стружку. — Бондарь — это ж тот, кто бочки правит. А где еще собраться, как не у краника бочки, да за стаканом вина. А там и первачок приспеет… И жинка галушек горяченьких поднесет…
— Ух, Бондарь, и горазд ты картины живописать. Точно, будто на побывку сходил… — встряхивал головой капитан.
— Да, видали бы, товарищ капитан, вы мой погреб, — погружался в воспоминания Бондарь. — Там не то что взвод, вся наша рота поместилась бы…
— И что, на всех хватило бы содержимого бочек твоих? — раздавался чей-то сомневающийся голос.
Бондарь даже останавливал на миг работу, словно бы подчеркивая глупость прозвучавшего вопроса.
— Да ты, знаешь, бисова душа, что за бочки стоят в моем погребе? На сто ведер бочки! Еще дедом сработаны были те бочки! — в голосе его звучала чуть не анафема Фоме неверующему.
Однако, взыграв, пыл Бондаря тут же утихал. Сержант, совершенно умиротворенно, добавлял:
— Есть и те, яки батя зробил… те две поменьше. Но на тебя, бисова душа, хватит. С головой утонешь.
Под общий смех Бондарь вновь возвращался к своей работе. А комвзвода ставил на вид своему замполиту:
— Вот, учись, Шанский, как надо разъяснительную и воспитательную работу проводить. Тут тебе готовый тематический вечер…
Лейтенант Шанский, угрюмо поеживаясь, переминался на своем сидячем месте и отмалчивался. Он был из новеньких. В батальон пришел вместе с пополнением, сразу после взятия Николаева.
