Слова старшины вызвали шелест смешков и улыбок.
— А ты — не промах, командир, — отхлебнув, усмехнулся Трошка. — Свойский мужик. Небось, доводилось и кровью искупать?
— Всякое бывало. На то она и война… — ответил Аникин. — Ладно, бывайте. До подъема. Может, несколько часов у вас получится.
— Спасибо, командир. За баню спасибо. Как будто заново народились… всю усталость как рукой сняло. Вот что значит из дубовой бочки мыться.
— Ты теперь, Трошка, совсем станешь дуб дубом, — заметил Яшка. — На переправе и тонуть не будешь, и пули фашистские от тебя будут отскакивать…
— Ладно тебе, остряк… — вдруг тоскливо выдохнул Трошка. — Завтра оно покажет, что к чему. Эх, давай, командир, еще по глоточку.
— Не, хорош… — коротко отрезал Аникин. — До завтра!
XI
Минометный обстрел начался еще затемно. Предшествовали ему две зеленые ракеты. Они взвились одна за другой в темно-сиреневое небо позади села. По плану, озвученному комбатом, это и стало сигналом к началу операции.
Аникин не спал всю ночь, как и все его отделение. Вязали плоты. Гвоздей почти не было, поэтому в ход шли в основном веревки, вожжи, ремни и прочие крепежные средства. Всего они подготовили пять плавучих площадок, с расчетом на трех бойцов каждая. Лодок в селе не осталось, об этом в батальоне узнали практически сразу после размещения в Незавертайловке. Отступая, фашисты забрали с собой лодки для переправы, а остававшиеся уничтожили. Некоторые из запасливых жителей сберегли у себя деревянные весла. Хотя с приспособлениями для гребли решалось проще: отбирали доски пошире, обстругивали топорами с одного края, чтоб держаться удобно было.
Бондарь смекнул прихватить с собой несколько небольших дубовых бочонков.
— Для плавучей устойчивости, товарищ командир. Катамаран строить будем…
Аникин смекалку старшего сержанта похвалил, а острословы в отделении получили очередную пищу для своих шуточек.
— Богдан Николаич, а чего ж ты со своими подручными не прикатил бочку на пятьсот литров? — шутливо спрашивал Попов, правда, с безопасного расстояния. — Взял бы одну из тех, что у деда Гаврила в подвале стоят. Или они полные? Так что ж вы, в столько глоток и не опустошили? Одну хотя бы?
— А на шо мне бочка на пятьсот литров? — не понимая, куда клонит Попов, сердито переспросил Бондарь. — Куды ты ее присобачишь?
— Как куды? — наигранно удивился солдат, накрепко перевязывая перехлест двух бревен. — Так из нее же подводную лодку можно сделать…
В дружном хохоте старшему сержанту ничего не оставалось, как издалека погрозить Попову огромным своим кулачищем.
— Я тебе покажу подводную жись, — проговорил Бондарь. — Тресну раз по ряшке, ты у меня в камбалу превратишься. Зроблю тоби плоскостопие, тильки в районе головы.
— Не, товарищ старший сержант, на это я не согласен, — не унывал Попов. — Хватит того, что у нас в батальоне вобла имеется…
За судостроительными хлопотами подошло время будить штрафников.
XII
Мероприятие по подъему личного состава отряда оказалось из числа самых трудных. Хата сотрясалась от дружного храпа, и, казалось, саманные стены вот-вот развалятся от воздушных потоков, с шумом вырывавшихся из грудных клеток храпящих штрафников. На крыльце Аникин застал Трошку. Он один не спал, курил самокрутку из самосада, щедро отсыпанного старшиной накануне.
— Будить пора товарищей твоих, Трофим… — сказал Андрей. Но сержант не торопился. Аникин, понимая, чего для того стоят эти минуты, тоже остановился.
— Что, Трофим, сон так и не пришел?
— Эх, старшина, — проговорил Нелядов. — Неохота ночку эту на сон тратить…
Голос его прозвучал как-то незнакомо. Не было в нем ни балагурства, ни гонористости. И особенно слово «эту»… Так он его произнес, с таким смакованием, точно прощался с этим миром.
— Из Твери я, — вдруг произнес он. — Жена и детишки есть… Двое: Стасик и Верочка. И мамка больная. Писем от них полгода нет… А сам я из пехоты в штрафные попал. Затосковал по своим, напился первача, и гаду одному при погонах попал на глаза. Слово за слово, он меня трибуналом стращать… ну, я и усугубил это дело, расквасив его сытую штабную рожу… Вот так вот.
Как-то серьезно-серьезно проговаривал он эти слова, точно в них заключалась вся жизнь его и еще что-то самое важное, от чего зависело все его будущее. Андрей тоже закурил.
— А я думал, ты из этих, из лагерей… — произнес Аникин.
— Да ну?… — почему-то усмехнулся Трошка. — Да уж, с кем поведешься, от того и наберешься. А вообще-то, по малолетке в районе меня уважали. Если б мамка вовремя не отдала в ремесленное училище, точно куковал бы сейчас где-нибудь на нарах. Дружки у меня были ух… Сорви и выкинь… Вон, как Яшка, — Нелядов кивнул в сторону хаты, из окон которой гремел непрерывный храп. — Этот перо тебе сунет между ребер и глазом не моргнет. Ему и двадцати пяти нет, а дважды сидел, за разбои и грабежи, с тяжкими телесными. Так-то… Хе-х!
Трошка вдруг усмехнулся каким-то своим мыслям.
— Интересно как-то получается, командир… Я вот тут, на крылечке, вспоминал всего из житухи своей. И с Нюрой, это жена моя, вроде жили нормально, и детишки… А я все по красивой жизни тосковал. Все жалел, что на этот чертов завод подался… Дружки меня все подбивали: «Давай, мол, с нами, на дело… Жизнь, говорили, копейка, и живи ее так, чтоб не было мучительно больно…» Начитанные, черти… Их потом всех посадили… А сейчас вот думаю: ну, загремел бы в тюрягу, дали бы срок. А там глядишь и в штрафную вышла бы оказия, для желающих, так сказать, искупить кровью. Это выходит, я бы все равно сюда попал, и мы бы с тобой все одно табачок курили накануне переправы? Рассуди, командир. Так выходит?
— Вполне могло бы… — согласился Андрей.
— Вот и я говорю, — с жаром подхватил Нелядов. — Ишь, какая штуковина. Выходит, как ни крути, итог моей жизни один…
— Ты погоди-то итоги подводить… — оборвал его Андрей. — На войне, сам знаешь, всяко бывает… А вообще… Разница-то большая, Трофим.
Главное ведь, с каким багажом к берегу этому подошел. У тебя жена вот, детишки… А так что бы у тебя за душой было? Жизнь, впустую на нарах просиженная. Ради чего? Ради черт-те чего… Ты о детках своих думай. Им жить… Ради них эту реку форсировать не жалко. Я так думаю…
Нелядов молчал.
— Толково сказал, командир… — произнес он, наконец. — Да, семи смерти — не бывать, а одной не миновать… — добавил Трошка. — Да только я о том, что все равно меня к этому берегу бы прижало. И вот теперь, как тогда… Когда дружки мои меня звали: «Давай с нами на дело». Это, знаешь… как в другую жизнь вступить. Вот как «Чапаева» смотришь в кинотеатре, а потом вдруг встаешь — р-раз, и в экран прыгаешь. И ты уже рядом с Чапаем. Понимаешь?…
