Забившись поглубже под одеяло, дочка дяди Германа достала
из-под подушки зацелованный портрет Гэ Пэ и стала придирчиво сравнивать его с
оригиналом. Пока она сравнивала, оригинал вздыхал и, страдая, грыз ногти. На подбородке
и щеках у Гурия пробивалась колючая, явно не раз уже тронутая бритвой щетина,
которую журналисты упорно именовали юношеским пушком. М-да, как ни крути,
мальчик подрос – неудивительно, что его все время тянуло жениться.
Спустя минуту Пипа окончательно утвердилась во мнении, что
актер, играющий Гэ Пэ в кино, безусловно, симпатичнее. Однако этот Пуппер
выгодно отличался от того Гэ Пэ уже тем, что был настоящим. В том, киношном,
магии было не больше, чем в банке из-под обувного крема.
«С клиентом все ясно! Будем брать тепленьким!» – заключила
Пипа и небрежно сунула фото под подушку. Фотография утратила свою ценность.
Дурнева-младшая нацелилась на оригинал.
– Гурий, – заворковала она, – давай поговорим
серьезно! Зачем тебе Гроттерша? Она черствая, как подошва!.. Тебе нужен кто-то,
кто понимает твой сложный внутренний мир: метлы, драконбол, комиксы, конфетки с
запахом тухлых сливок! И потом, тебе уже семнадцать! Где этой тупой тибидохской
хамке удовлетворить твои интеллектуальные запросы? Да она даже дезодорантом
пользоваться не умеет! Я не рассказывала тебе, как она брызнула дезодорантом на
волосы, перепутав его с лаком?
Пипа замолкла и зыркнула на Пуппера, проверяя, потрясла ли
его эта подробность.
Но едва ли Гурий даже слышал ее. Его сознание совершало свой
собственный забег. Внезапно он вскочил. В глазах у него запылал демонический
огонь, свидетельствующий то ли о наличии в роду темных магов, то ли о богатой
фосфором рыбной диете.
– Я понял! Я вызову его на дуэль! Пуф-пуф из кольца, и
нет Джон Вайлялькин! – крикнул он страшным голосом.
Это чудо, что тетя Нинель и дядя Герман не проснулись ни
теперь, ни прежде, когда вопила Пипа. Должно быть, это была заслуга ватных
затычек дяди Германа и наушников тети Нинели.
С этими наушниками была отдельная история. Не так давно
мадам Дурнева купила звуковой гипнокурс «Похудей вместе с музыкой». Всю ночь в
наушниках у нее переливался инструментал, на фоне которого убеждающий мужской
голос страстно нашептывал с частотой четыреста слов в минуту: «Какая у тебя
чудесная фигура, дорогая! Я ненавиж-жу мучное… Я ненавиж-жу жиры и углеводы!
Меня тошнит от котлет!» По утрам загипнотизированная тетя Нинель сильно
задумывалась, прежде чем вонзить вилку в первую за день индейку. Ее била
нервная дрожь. Как-то ей почудилось, что курица в бульоне укоризненно
шевельнула ножкой, будто пыталась сказать: «За что? Куда мы все катимся?» Тетя
Нинель даже стала поститься с обеда до полдника, чего прежде с ней никогда не
случалось.
– Берегись, Джон Вайлялькин, колдун-вуду! Я буду
испепелять тебя в пух и прах!!! Мое кольцо не ведать промаха! – снова
крикнул Пуппер.
Откликаясь на его призыв, такса Полтора Километра завыла
из-под дивана. Из дальней комнаты ей немедленно откликнулся Халявий. Да-да,
именно Халявий… Оборотень не пожелал возвращаться в Трансильванию даже после
утраты посоха. В мире лопухоидов ему нравилось куда больше. Внучок бабы Рюхи
даже вознамерился устроить личную жизнь и требовал у дяди Германа, чтобы тот
дал в газету объявление:
«Мужчина редкой, запоминающейся внешности и уникальных
нравственных качеств желает познакомиться с полнокровной женщиной средних лет
для совместных прогулок под луной. Звонить по телефону 8-916-ХХХ-ХХ-ХХ, кр.
полнолуний и полдня».
Особенно Халявий гордился тем, что в объявлении не
содержалось ни капли лжи. Внешность у него действительно была запоминающейся, а
нравственные качества – уникальными. Что же касается полнолуний и полдня…
– В полнолуние я того… загрызть ненароком могу. В
полдень же у меня крыша едет, – смущенно пояснял Халявий.
«Он меня даже не слышал!» – огорченно подумала Пипа,
разглядывая Пуппера, который продолжал бросать вызов Ваньке с такой энергией,
словно Валялкин прятался в шкафу и наотрез отказывался выходить.
Пенелопа энергично отбросила одеяло, вскочила и почти
насильно принялась гладить развоевавшегося Пуппера по жестким темным волосам.
Удивленный Гурий отпрянул было, но внезапно обмяк и, вздрагивая спиной,
уткнулся ей лбом в плечо. Для этого ему пришлось основательно ссутулиться. Пипа
была на полторы головы ниже, зато вдвое шире Гурия. Руки и лоб у англичанина
были холодными и влажноватыми, как у русалки, зато Пипа обжигала, как масляный
радиатор.
В целом эта парочка могла напомнить дядю Германа и тетю
Нинель, а заодно навести кое-кого на кое-какие мысли.
«О-о! Птичка уже на насесте!» – обрадовалась Пипа, прекращая
тревожиться из-за пижамы. Пупперу было явно не до этого.
Пипа уже торжествовала, но тут Гурий отстранился и с
ударением на последний слог деловито окликнул:
– Пипа́!
Дочка председателя В.А.М.П.И.Р. вздрогнула. Она не привыкла
к такой переделке своего имени на французский лад.
– Пипа́, я хочу попросить у тебя что-нибудь из
детских вещей Тани!
– Зачем? – неприязненно спросила Пипа.
– Я очень прошу! Хотя бы что-то незначительное!
– Я что, похожа на свинью-копилку? Станем мы всякое
барахло хранить! Мамуля Танькино шмотье сто лет назад вышвырнула, –
огрызнулась расстроенная Пипа.
– Вдруг осталось хоть что-то! Подойдет любая вещь… Это
поможет мне перенести разлуку, – напирал Гурий. В нем, как во многих
иностранцах, наивность удивительным образом сочеталась с практичностью, а
сентиментальность с расчетом.
Пипа закусила губу. Ей стало ясно, зачем на самом деле Гурий
повторно явился в Москву в пятый день нового года. Жилетка жилеткой, а дело
делом – очень здравый подход. Мальчик со счетом в банке отлично знал, что ему
нужно.
– Пипа́, я тебя умоляю! Я так несчастен! Хотя
какой-нибудь слюнявчик, хоть бутылочку, хоть погремушку! – вновь взмолился
Пуппер.
Дочка дяди Германа скрестила на груди руки.
– Вот уж не думала, что великого Гурия Пуппера можно
осчастливить погремушкой!.. Да, пожалуйста! Если что найдем – все твое! –
произнесла она с холодностью холодильника «Бош».
