Она специально захватила его, чтобы не подниматься потом на
Жилой Этаж, где Пипа устраивала для всех желающих дефиле. По ее замыслу,
демонстрация одежды должна была плавно перейти в попойку. Спиртное вызвался
достать Гуня через купидончиков. Теперь главная стратегическая задача была
отвлечь Поклепа, у которого был потрясающий врожденный нюх на алкоголь.
Хотя ничего еще не началось, Таня уже заранее знала, чем все
закончится. Дусе Пупсиковой станет плохо (и обязательно почему-то возле Таниной
кровати), Гуня с кем-нибудь подерется, а Пипа нарядится в длинное белое платье
и будет бегать по коридорам, таская за собой на поводке Жору Жикина. Это
называлось у нее играть в даму с собачкой.
А в финале, извергая из ушей серный дым, придет статуя
командора – Поклеп, которого расхрабрившаяся Пипа при всех назовет Клёпой. Он
будет топать ногами и насылать сглазы…
Посидев немного вместе с Таней и Ванькой, которые даже не
разговаривали, а просто изучающе смотрели друг на друга, Ягун ощутил напряжение
и умчался.
– Не-а, когда начинается вся это любовь-морковь с
разборками, настоящему чистожанровому другу уже делать нечего. Ощущаешь себя
телегой с дисковыми тормозами! – сказал он на прощанье.
– Знаешь, по-моему, он обиделся, – сказала Таня.
– Ягун не может обидеться. Во всяком случае, обидеть
его трудно, – возразил Ванька.
– Почему это трудно?
– Как тебе сказать. Я это чувствую, а вот чтобы
объяснить… Ягун каждую секунду видит всех и самого себя с десяти разных точек
зрения. Он и сам себе смешон, и мы ему смешны – в общем, обидеться он не может,
точно, – сказал Ванька.
Таня присела на край его кровати. Она уже не раз ловила себя
на мысли, что даже после этой мерзкой магии ей приятно находиться рядом с
Ванькой, и он продолжает ей нравиться. Если бы только не это проклятое чувство
вины, отравлявшее ее существование! Да что она, в конце концов, больная, что
ли? Гробыня крутила чуть ли не с половиной школы, Жикин, по-моему, не ходил на
свидания только с циклопами, даже Пипа, красивая как Кинг-Конг в юности, и та
ухитрялась сразу встречаться с двумя-тремя – и все не испытывали даже малейшего
чувства вины, что делают что-то не то. Скорее даже гордились собой. Почему же у
нее, Тани, все иначе?
«Нет, я точно рыжая! И по жизни и вообще во всех
смыслах», – подумала Таня.
– Эй, ты чего? Ты меня слышишь? – долетел до ее
слуха вопрос Ваньки, который он явно повторял в третий или в четвертый раз.
А потом Таня поняла, что уже долго и болезненно пристально
вглядывается в покрытое ледяным узором окно. За окном, неподвижно повиснув в
воздухе, застыла такая родная, такая знакомая фигура. Сердце у Тани растаяло и
потекло, точно Снегурочка в электрогриле. Она мигом представила, как долго
Гурий провел в полете, на какие жертвы пошел, чтобы вырваться из цепких лапок
своих теть! Он прилетел за ней, прилетел, чтобы навсегда забрать ее из
Тибидохса и увезти в свой далекий, готически прекрасный Магфорд!
И конечно, она полетит! Она не может здесь больше
оставаться!
– Милый, дорогой! Наконец-то! – пробормотала Таня,
прижимая к груди руки.
Гурий Пуппер прижался носом к стеклу, потом бесцеремонно, не
утруждаясь даже распахнуть раму, протиснулся в магпункт. Таня бросилась к нему,
ожидая, что ее сейчас подхватят сильные руки и посадят на метлу.
– Ты чего? Перегрелась? Какой я тебе дорогой? Я сроду
был мерзкий и противный, чем и горжусь! – неожиданно гнусаво сказал
Пуппер. Голос у него звучал кошмарно, точно с перепою.
Таня вздрогнула и очнулась. Перед ней с вечной ухмылочкой,
прилипшей к губам как окурок, стоял поручик Ржевский. Это он висел за рамой,
пока живое Танино воображение превращало его в Пуппера.
Лязгая кинжалами, Ржевский подошел к Тане и похлопал ее по
щечке. Прикосновение его призрачной руки было чем-то сродни анестезирующему
уколу. У Тани Гроттер немедленно онемела щека.
– Я, собственно, чего прилетел… В следующую пятницу,
13-го числа, мы с Дамой ждем вас в полночь в Башне Привидений на маленький
концертик. Безглазый Ужас будет петь, а я греметь кинжалами! Будет страшно
весело!.. Кстати, никто не видел моего турецкого ножа? Я его где-то
посеял! – заявил Ржевский и, захохотав своим коронным смехом, принялся
летать по магпункту.
Ягге, продолжавшая ворожить над девясилом, не оглядываясь,
запустила в него дрыгусом-брыгусом. Поручика втянуло в стену, и он исчез. Через
некоторое время исчез и его задержавшийся хохот.
– Чумиха меня побери! «Я убью тебя, лодочник!..» В
смысле, Цирцейку, – пробормотала Таня Гроттер. – Я влюблю ее саму в
Пуппера и создам такой любовный треугольник, который ей, хочешь не хочешь,
придется превращать в любовную прямую.
Таня торопливо подошла к соседней кровати и, открыв футляр,
стала проверять натяжение струн. В принципе этого можно было и не делать, но ей
нужен был какой-то повод, чтобы не оборачиваться, зная, что Ванька теперь
озадаченно смотрит на нее.
«Хорошо, что я не назвала Пуппера по имени! Ванька вполне
может подумать, что я просто шутила со Ржевским», – торопливо думала Таня.
Она сообразила уже, что едва себя не выдала.
Некоторое время спустя, окончательно расстроив контрабас,
она под каким-то предлогом сбежала из магпункта. Алконост увязался было следом,
собираясь запеть, но передумал и отправился в подвалы клевать слизняков и
зомбировать своим пением нежить.
До тренировки, которой Таня прикрылась, чтобы не отвечать на
Ванькины вопросы, оставалось еще четверть часа. Таня Гроттер прикинула, что ей
не хочется тащиться с контрабасом через подъемный мост, а потом по снежному
полю мимо пруда. Она решила подняться на стену – туда, где не действовали уже
полетные блокировки, – и долететь на контрабасе.
Поднимаясь на стену, Таня остановилась передохнуть на
площадке, к которой примыкал небольшой круглый зал, который иногда называли
«комнатой ссор и примирений». Говорили, ее когда-то построил Древнир, решивший,
что, раз выяснения отношений все равно неизбежны, лучше сразу создать для них
отдельное помещение. Во-первых, здесь, в Башне, ссорящиеся никому не мешают, а
во-вторых, в «комнате ссор» всегда, даже летом, такие сквозняки, что долго
скандалить ни у кого не возникает желания.
Дверь в комнату ссор была плотно закрыта, однако сквозь
узкую бойницу все равно доносились голоса.
– Женщины – есть зло! Они слабы и изнежены! Не умея
сохранять и приумножать, они живут на несчастьях всех смертных!.. Из-за женщины
по имени Елена пала великая Троя, из-за женщины же мне сломали ребро, когда я
был еще юн и глуп! – бубнил кто-то.
Таня узнала Поклепа. Его слова заглушил русалочий хохот.
