– А как же поцелуй? Где благодарность? –
возмущенно спросил он, доставив ее на поле.
– Может, я тебя и поцеловала бы. Но ненавижу, когда мне
подсказывают! Так что жди теперь, когда ближайшее 29 февраля придется на полное
солнечное затмение!.. А пока тебя пускай Де Мент поцелует! – упрямо
заявила Лоткова.
Выясняя отношения, ни Ягун, ни Катя, не сообразили, что
серебряный рупор разносит их голоса по всему стадиону.
– Високосный год, затмение… М-м… Всего-навсего через
семьдесят лет! Пустяковый срок для настоящей любви! – с пафосом сказала
Недолеченная Дама.
– Угу! А пока есть время для нескольких ненастоящих…
Легкие интрижульки и прочий сопутствующий шерше ля фам! Мужчине в расцвете сил
это точно не повредит! – заявил поручик Ржевский, сопроводив свои слова
выразительным хохотом, который некоторые подлые завистники регулярно путали с
конским ржанием. Так, во всяком случае, утверждал сам Ржевский.
Одуревший от магии Гоярын бросался из стороны в сторону,
врезаясь в магическую защиту поля. Множество раз латаный-перелатаный, купол
трещал по швам. То там то здесь в нем появлялись проломы, и бестолково бегавший
Поклеп не успевал восстанавливать защиту. Зрителей спасало лишь то, что Гоярын
всякий раз атаковал новое место, купол же был обширен. Биться же в одно место у
дракона не хватало воображения.
– Надо прекратить матч! Могут быть жертвы! Я,
например! – в панике крикнул Графин Калиостров, когда ревущий Гоярын
врезался в купол прямо напротив них.
Бессмертник Кощеев, которого не так просто было провести,
ухмыльнулся.
– Ни за что! – заявил он. – Дракона усмирят,
я же хочу, чтобы команду Тибидохса раздавили раз и навсегда!
Изрыгающий пламя Гоярын пронесся дальше, врезавшись уже в
следующий сектор, и Графин успокоился.
– Что ж, коллеги! Ваши доводы убедительны! Я тоже за
продолжение игры! – сказал он, вскидывая дрожащую руку.
– Леопольд Гроттер! Пас Минотавру! Никому не советовал
бы интересоваться у этого бычка, какая у него удойность. Перцовый мяч летит по
дуге!.. Интересно, какой заговоренный пас использован? Жаль, не успел подзер… в
смысле, додуматься своим умом, – снова бойко залопотал Баб-Ягун. –
Сборная вечности пытается атаковать Гоярына, но это не очень-то просто. У того
совсем сорвало тормоза. Он бьется в купол и ревет. Сборная вечности, конечно,
предпочла бы более предсказуемые ворота, да только уж какие есть, не
обессудьте!.. Минотавр на всех парах мчится к Гоярыну. Вот это да! Он что,
решил пойти на таран? Бодался теленок с дубом и далее по тексту… Но нет!
Минотавр бросает мяч с короткой дистанции! Гоярын встречает его пламенем и
хлестким ударом хвоста. Перцовый мяч отскакивает прямо в руки к Тане Гроттер!
Леопольд Гроттер, не подозревающий о своем отцовстве – прямо
кондовая Бразилия! – пытается не пропустить Таню к Змиулану. Вот это
змейки, штопоры, восьмерки! Вот это мертвые петли! Оба Гроттера словно пишут
историю по воздуху смелыми росчерками своих инструментов! Не удивлюсь, если
через тридцать лет этот матч назовут «битвой двух контрабасов»… Ого, вижу,
журналисты уже строчат в блокнотики! Тридцать лет ждать явно не придется!
Интересно, на меня хоть кто-нибудь сошлется?
Заметив мелькнувший внизу обездвиживающий мяч, за которым
уже гнались Фрол Слепой и тщеславный барон Мюнхгаузен, Ягун перестал тарахтеть
и направил свой пылесос им наперерез.
Тем временем Таня, стремительно бросив контрабас вниз, сразу
после этого резко сделала бочку. Леопольд Гроттер не разгадал маневра и немного
отстал, потеряв драгоценные секунды. Но уже через несколько мгновений он вновь
оказался рядом. Не размышляя, Таня набрала высоту, разрывая дистанцию, – и
вновь перцовый мяч остался у нее. Где-то впереди, точно скала, мелькнул
многоглазый Аргус. Он явно подставлялся, но Таня избежала столкновения, бросив
контрабас чуть вправо, а затем, когда Аргус поддался на финт, левее его
огромного корпуса.
Ниже мелькнул Леопольд Гроттер, двигавшийся теперь
зеркально, но на меньшей высоте и выжидавший момент для атаки. Тане почудилось,
что отец взглянул на нее с уважением. Еще бы! Маневрировала она ничуть не хуже,
а порой даже и лучше. Отца отличала привычка все время использовать магию –
Таня же больше полагалась на себя и на летные качества инструмента.
Впереди золотистым зигзагом уже маячил Змиулан,
стремительный и ускользающий, но Таня почему-то была уверена, что на этот раз
ему не уйти. Она ощущала особый, ни на что другое не похожий задор, который
всегда предшествовал забитому мячу.
Даже Соловей, совсем уже отчаявшийся, с надеждой вскинул
голову. Невысокий Тарарах вскочил с ногами на скамью, подхватив под мышки и
подняв над головой малютку Клоппика. Клоппик пищал, что ему ничего не видно и
со злости забрасывал всех подряд запуками собственного приготовления. В рядах
зрителей кое-где были уже порядочные бреши. Дедал Критский перестал выщипывать
бакенбарды, а поручик Ржевский, забавлявший дам, застрял на финале самого
любимого, самого сального своего анекдота…
* * *
Неожиданно, когда впереди появился уже страхующий дракона
Илья Муромец, на бородатом лице которого было написано твердое намерение «не
пропущать супостата», острая боль пронзила Таню. Она почти упала животом на
контрабас, едва не выпустив мяч.
«Повторять за мной, анфан Терибль! Говорить: „Я обожать майн
либен Гурий Пуппер! Я хотеть к нему в Магфорд! Я весь трястись от грандиозы
пэйшн!“ Повторяй или я заставлю тебя вопить от боль!» – услышала Таня змеиный
голос. Голос, который могла слышать только она.
Таня обернулась. Ей почудилось, что она увидела, как Цирцея
поднесла вытянутые пальцы правой руки к сжатой в кулак левой. На ее лице было
скрытое злорадство, а губы что-то нашептывали.
«Я, мизеребл русский дрянь, обожать Гурия Пуппера!
Повторяй!»
– НЕТ! – крикнула Таня. – НЕТ! Я не буду
повторять!
«Не хотеть, упрямый киндер? Я всегда добиваюсь, чего хочу!»
Снова укол. И снова Таня уткнулась лицом в контрабас. Боль
была мучительной, как от аппендицита. Должно быть, Цирцея не спешила вынимать
иглу из фигурки.
Прямо перед лицом Тани что-то мелькнуло. Леопольд Гроттер
хотел, видно, отнять у нее мяч, но что-то остановило его, и теперь он мчался
рядом с Таней, не отрывая от нее пытливого взгляда. О перцовом мяче он на время
забыл, тем более что Змиулан уже улетел, и броска все равно бы не вышло.
– ОТЕЦ! ПАПА! – крикнула Таня.
Она не могла уже сдерживаться – такой непереносимой была
боль. Леопольд Гроттер не мог, разумеется, ее слышать, но Тане казалось, что он
вглядывается в ее губы, пытаясь читать по ним.
